1814. Царь в Париже

«Во время пражских переговоров Наполеон сумел заставить поверить Париж и всю Францию (…) что мир, предложенный союзниками, в высшей степени пятнал национальную честь, стремясь разделить Францию и довести до крайнего унижения и нищеты; к несчастью, легкомыслие и доверчивость французов позволили их правительству одурачить их, тем более, что с нашей стороны не прозвучало ничего такого, что могло бы оспорить заявления Наполеона. (…)

Мне кажется, что в этих обстоятельствах, для того, чтобы достичь как можно быстрее мира, о котором вздыхают все народы, необходимо, чтобы Ваше Величество, будучи душою священной лиги и ее предводителем, как можно быстрее взяли особый курс (…) приказав составить текст, в котором Вы бы от лица всех союзников заявили всей Европе и в особенности французам, какие чувства заставили Вас вести эту войну, какие чувства Вы испытываете к французскому народу, насколько противна Вашим принципам идея унизить эту нацию и сделать ее несчастной, и что единственной Вашей целью всегда было лишь освобождение народов Европы от владычества узурпатора, не только враждебного счастью Франции, но и до крайности обременительного, поскольку существование подобного порядка вещей постоянно требовало все новых жертв»^{131}.

Эта точка зрения была услышана в полной мере: по большому счету, Франкфуртская декларация в большой степени вторила записке Чернышева. Объясняя французскому народу мотивы вмешательства, она стремилась успокоить французов по поводу их будущей судьбы, стремясь добиться если не их поддержки, то хотя бы их нейтралитета. Союзники стремились любой ценой избежать всеобщего восстания в стране: