1863

Мешок взлетел на воздух. К нему потянулось множество рук. Белье, рубашки вывалились на снег. Толпа бросилась к тряпкам и окружила хозяев, которые стояли и улыбались. Мордхе это напомнило зажиточного помещика, который в рыночный день появляется на площади, вытаскивает из карманов монеты, бросает их, а толпа набрасывается со всех сторон и клубится вокруг улыбающегося барина.

Холодное тихое утро наполнилось голосами, перемежающимися свистом локомотива и отдающимися эхом на голых заснеженных полях.

— Вы взяли четыре отреза, а не три! — кричал продавец, хасид лет сорока, бойкой бабенке, которую едва было видно из-под намотанного на нее товара.

— Чтоб мы все так жили, реб Мойше-Лейб, только три! Как трое моих бедных деток! Как же так? — Правой рукой она пробовала остановить приближавшегося к ней реб Мойше-Лейба, а левую протягивала к толпе, призывая ее в свидетели.

— Четыре, четыре, четыре! — упрямо повторял реб Мойше-Лейб, затыкая себе уши и не желая слушать возражения.

— Вы мне не верите?

— Нет!

— Ну и ладно!

— Давай обратно отрезы! Слышала? Еще не хватало потерять отрез себе в убыток!

— А моим птенчикам помирать теперь? — Она схватила его за руку. — Ну, клянусь вам, реб Мойше-Лейб, что я не брала!

— Тогда куда делся отрез?

— Раз не верите, обыщите!

— Я так и сделаю!

— Давайте, давайте! — Она ловко подтянула юбку и немного приподняла ее. — Ищите, реб Мойше-Лейб, ищите!

Реб Мойше-Лейб скривился, как от неприятного запаха, прищурился и махнул рукой:

— Уходи, уходи уже! Какое бесстыдство!

— Тогда не говорите, что я взяла четыре отреза!

— Не брала, не брала… Я, я, Мойше-Лейб, взял их! Довольна?

Подошел полицейский, стал перешучиваться с продавцами, давать советы и шепнул что-то на ухо девице так, что окружающие услышали и покатились со смеху.

Вержбицкий, который все время стоял и смотрел на спекулянтов, вдруг плюнул от отвращения. Мордхе почувствовал обиду, хотя среди контрабандистов было больше поляков, чем евреев. Он увидел высокого Касриела и хотел рассказать Вержбицкому, как ночью в поезде еврейские торговцы, которые сейчас ползают на четвереньках, словно недобитые собаки, оставили повседневные заботы и, просветленные, разговаривали о хасидизме. Однако Мордхе спохватился, что Вержбицкий его не поймет, слишком далек он от евреев. Сжав губы, он всматривался в клубы густого дыма, плывущие по морозному воздуху.

Покупатели разобрали товар и расплатились со спекулянтами. Подошел пограничник, пересчитал людей, перевозивших товар, щелкнул языком в знак того, что все в порядке, и спекулянты стали разбредаться маленькими группками.

Локомотив все еще ездил туда-сюда, выбрасывая клубы дыма, которые окутывали людей. Скрежет колес нарушал тишину и заглушал сигналы.

— Свободно? — спросил один.

— Поди пойми, когда он ревет, как боров. — Другой показал на локомотив. — Свистун, черт его подери!

— Собачья работа, говорю тебе!

— Что?

— Ничего, сваливаем!

Спекулянты разошлись, разбрелись по заснеженным полям.

Касриел подошел, поклонился Мордхе и начал на смеси польского и идиша:

— Я могу вам чем-то помочь, пане? Я видел, что «Аман» отправил вас обратно… Вы думаете, он немец? Вовсе нет! Поляк! Вы не единственные, вчера он не пропустил троих. И если бы не реб Бляш, который пожалел трех поляков и провел их через границу, они бы и сегодня тут ошивались…

— Где он живет, этот пан Бляш? — спросил Мордхе.

— Он живет на границе. Ему принадлежит голуминское поместье. Если вы хотите… Видите телегу с солью у пандуса? За полмарки извозчик отвезет нас, это почти в двух верстах езды… Только будьте с ним, с Бляшем, откровенны, скажите ему правду. Он сам, кажется, родом из русской Польши, он вам поможет… Да, — на широком лице Касриела появилась улыбка, — так москаля выгонят?

— Уже выгоняют.

— Хорошо бы!

— А что у вас слышно? — полюбопытствовал Мордхе.

— Среди гоев? Они больше говорят, чем делают! Несколько городских, несколько помещиков, и все! Народ не поднять!

— А евреи?

— Евреи не вмешиваются. — Касриел заговорил тише. — Говорят, сын Бляша возглавляет целый полк, воюет где-то под Плоцком, а сын Мойши Барбирера, который пускал кровь в бане, оставил жену с шестью детьми и ушел к повстанцам. И что? Да. Граница открыта, пока можно зарабатывать. Говорят, что Герский ребе на стороне русских…

— Кто, реб Иче-Меир?

— Да, реб Иче-Меир. Кажется, пан тоже польский еврей.

— Да.

— Из наших мест?

— Нет.

— Откуда?

— Из самого Плоцка.

— И вы в самом деле уйдете?

— Куда?

— Ну… к повстанцам.

— Да.

— Вот как…

Ошеломленный Касриел сжал в руках шапку и странно посмотрел на Мордхе; трудно было сказать, считает ли он это глупостью или испытывает уважение. Он протянул Мордхе руку:

— Да убережет вас Бог и позволит вам спокойно вернуться домой!

— Да будет так! — Мордхе с жаром пожал ему руку.

— Кто это, знакомый? — спросил Вержбицкий.

— Нет, просто еврей, — улыбнулся Мордхе и пересказал Вержбицкому весь разговор. Ему вспомнился анекдот.