188 дней и ночей

В ноябре я охотнее всего читаю философов. Философия увлекает. Родилась она из человеческого удивления и сама это удивление рождает. Кроме того, она — своего рода моя «неосуществившаяся любовь». Изучая физику в университете им. Николая Коперника в Торуни (вторая половина XX века), я решил параллельно закончить еще один факультет. Совершенно бессмысленно — если принять во внимание время, в которое мы тогда жили, — я выбрал экономику. В результате я — магистр физики и магистр экономики. Но этот второй титул ассоциируется у меня скорее с магистром алхимии. Во второй половине XX века (поздний Герек[18]) «экономика» была даже не мистикой (таковою была философия). Она была мистификацией.

Если бы мне пришлось расписать философов по месяцам, то к ноябрю я приписал бы Шопенгауэра (родился в Гданьске) и Ницше. Никто больше так не подходит к ноябрьскому дождю и грусти, как эти двое. Апологеты тотального пессимизма, нигилизма и безнадежности. Даже удивительно, что они могли стать источником вдохновения для других. А ведь стали: для Мальро, Манна, Шоу, Штрауса, Вагнера, Малера. Все они черпали из тех двух полными пригоршнями. А в Польше: Пшыбышевский, Стафф, Бжозовский. Грусть, тоска и боль привлекают и искушают. Эти чувства несравненно легче делить с другими, чем счастье. По себе это знаю. В моем «Одиночестве в Сети» столько печали и страдания, что одна из читательниц написала мне: «Книга, которую я взяла бы с собой в могилу? „Одиночество…“. Она искусно доводит человека до состояния отчаяния».

Когда читаешь Шопенгауэра и Ницше в ноябре, пьешь вино и слушаешь песни Коэна, начинаешь ощущать, что для полноты (не)счастья не хватает только бритвы, которой можно чиркнуть себя…

Вы в силу Ваших убеждений по определению не должны любить Шопенгауэра. Редко кто из философов так последовательно язвительно высказывался о женщинах. Взять хотя бы это: «Женщина — своего рода промежуточное состояние между ребенком и мужчиной; женщина остается большим ребенком в течение всей ее жизни, она диспропорциональна: узкие плечи, широкие бедра и короткие конечности. Кроме того, она не обладает знанием ни о чем, и ей не присущ гений, она ограниченна, она может быть учительницей у детей, потому что сама ребенок, фривольный и близорукий». Думается, этой цитаты достаточно.

Вы не считаете, что причиной пессимизма и крайнего нигилизма Шопенгауэра (а я уверен, что, как феминистка, Вы знакомы с его работами лучше, чем с работами других философов) была его темная ненависть к женщинам? Многие полагают, что эта ненависть не что иное, как маска страха перед женщинами. Всеми. Включая собственную мать. Когда она запретила ему беспокоить приходящих в их дом гостей своими рассказами о «бессмысленности жизни», он порвал с ней все отношения и до конца жизни не навестил.

В свою очередь, Ницше распространял упадочничество, катастрофизм и атеизм. Он отрицал все. В том числе и право (!) Бога на существование. Смысл существования он видел в том, чтобы стать сверхчеловеком. А сверхчеловек, по мнению Фрейда, атеист, ибо «каждый становится атеистом, когда почувствует, что он лучше своего Бога». Это Ницше спросил: «Если бы Бог был, то как я мог бы перенести то, что я — не Он?»

Ницше был поклонником Шопенгауэра. Иногда я представляю себе их встречу на Вашей телевизионной «Лихорадке». Я знаю, что Вы пригласили бы их обоих. Это была бы встреча тысячелетия. Шопенгауэр, Ницше и Домагалик!!! Ницше, видимо, пришел бы (если бы мог ходить: в возрасте сорока пяти лет он заболел сифилисом, а потом его парализовало, и он редко вставал с постели) с плеткой («Идешь к женщине? Не забудь взять с собой плетку!» — его собственные слова). Шопенгауэр упорно не смотрел бы Вам в глаза. А Вы задали бы им вопрос: «Господа, а много ли у вас было женщин?» Как мне во время моей «Лихорадки» с Вами. Интересно, что бы они ответили? Шопенгауэр наверняка гордо сказал бы, что ни одной, и принялся бы агитировать Вас и телезрителей относительно «бессмыслицы близости, которая требует подавлять в себе стремление к действию ради того, чтобы испытать облегчение через тотальное отрешение от мира», ссылаясь при этом на свою работу «Об основе морали». Вы должны были бы остановить его рассуждения, потому что Шопенгауэр как оратор был невыносим. Получив слово, он не прерывал свою речь до тех пор, пока хоть кто-то из слушающих проявлял признаки интереса. Но Вы умеете оборвать своего собеседника на середине слова с таким обаянием, что даже Шопенгауэр немедленно замолк бы.