Сэр!
Да будет тебе известно, что в связи с твоими недавними поступками и твоим отказом признать свои невероятные долги и оскорбительные клеветнические заявления, каковые являются вызовом собратьям Святым и честным людям, они отныне и в будущем станут считаться вызовом самой Церкви, а посему отступничеством. Комиссия, возглавляемая мною, соберется, дабы определить твое участие в нашей возлюбленной Церкви как ныне, так и в Жизни после жизни. Любая апелляция должна быть направлена непосредственно мне, в ином случае ты получишь извещение о дате и времени слушания твоего дела.
По-прежнему серьезно и торжественно заверяю и т. д. и т. п.,
твой Пророк —
Я поскакал в Солт-Лейк. К этому времени дожди в основном уже прошли и трава по обеим сторонам дороги была высока. Б
Зал был украшен красно-синим полотнищем и стеклянной лампой, свисающей с потолка на трех коротких цепочках. Сколько же раз побывал я здесь за последний год? Шесть или восемь, а то и больше. Большинству людей никогда не приходится иметь дело с Пророком, кроме как слушать его проповеди по воскресеньям, читать его прокламации да время от времени подавать ему прошение о новой жене. Я подумал о мечте, которая у меня когда-то была: дом на лугу, дым из трубы, жена, ребенок… Все это было как бы в далеком прошлом.
Когда я поздоровался с Бригамом, он сказал:
— Я еще не назначил дату слушания твоего дела.
— Что я должен сделать?
Бригам присел на угол письменного стола. Он не собирался больше ничего говорить, ждал, пока я окончательно сломаюсь. Он жаждал увидеть меня в луже на его ковре, туда я и отправился:
— Я не хочу уезжать. У меня здесь семья, жены, дети. Куда мне ехать?
Стыдно сказать, но я заплакал в его кабинете. А он стоял рядом, давая мне возможность разрыдаться, словно женщина. Когда мое лицо сморщилось и стало мокрым от слез, он протянул мне платок с его вышитой золотом монограммой.
— Чего же ты хочешь? — спросил он.
— Хочу быть добропорядочным человеком.
— Я могу тебе помочь.
Прошло несколько минут. Бригам ходил взад и вперед по кабинету, подходил к окну, выглядывал в сад перед домом, возвращался к столу и просматривал верхний документ из кипы лежавших там бумаг. Все это время я сидел, обмякнув, в кресле для посетителей, отирая лицо его платком.
— С тех пор как твоя сестра была совсем ребенком, — начал он, — я всегда считал ее своей. Я ее оберегал, наблюдал за ней, следил, чтобы вашей семье помогали. Я пригласил ее жить по соседству, чтобы она была рядом со мной. Я попросил ее войти в мою театральную труппу, чтобы иметь возможность видеть ее каждый вечер. Со всеми твоими бедами будет покончено, если ты уговоришь свою сестру выйти за меня замуж. Я уверен: брату невозможно увидеть ее красоту так, как вижу ее я, но она самая великолепная женщина из всех когда-либо ходивших по земле Дезерета. Ее глаза, ее шея, ее кожа…
В этом что-то есть такое — видеть, как взрослый мужчина изливает свои чувства, словно мальчишка. Если бы я не был по уши в своих собственных бедах, это вызвало бы у меня отвращение и я прямо сказал бы ему об этом.
— Отправляйся к твоей сестре, расскажи ей о моих качествах, убеди ее, что она никогда ни в чем не будет нуждаться. Я дам ей дом, я стану заботиться о ее детях, она получит хорошее содержание и свободу. Все, что она пожелает, будет ее, но она должна быть моей.
— Она никого не слушает.
— Так заставь ее! — Он выпятил губы, как нервничающая лошадь. — Ты же знаешь женщин. Их можно довести до ума и приручить.
— Я не уверен, что это правда.
— Нет, не всегда. Но что касается Энн Элизы, я чувствую, что ей именно это и нужно.
— А как с моими долгами?