19 рассказов

Маша успокоила девочку, ну, видать, это мои родители, они тебя не тронут, и привычным ловким движением потрогала у девочки под попкой. Родителям объяснила: когда Валя пугается, она сразу делает в штанишки. Когда уезжали, так и случилось: она впервые в жизни увидела паровоз и, понятно, испугалась.

Вот что больше всего сразило Евгения Алексеевича: ребенок в десять лет впервые видит паровоз и от этого делает в штанишки.

Значит, так. Валя у нас всего месяц. Ко всем умственным радостям, выяснилось, что она еще и плохо видит. Пробили путевку в интернат, где живут дети с плохим зрением. Куда-то под Новгород. Маша вызвалась отвезти девочку, рассчитывая на обратном пути заехать к родителям. В интернате девочку проверили и отказались взять: у нас дети, которые совсем не видят, а ваша еще ничего, соорудите ей очки, и ладушки. Я знала, что вы будете волноваться, если не приеду, вот и взяла Валю с собой.

А чего тебя передернуло? Понятно. Пойдем в туалет. А сама не может? А сама не может, мы не приучены к хорошим туалетам, нас всему нужно учить.

Когда Валя вышла из туалета, она, видно, поняла, что никто ее здесь бить не будет, и улыбнулась хозяйке, и Елена Андреевна рассказывала, что вздрогнула от этой улыбки: это было бездумное скольжение облачка, легкая тень на земле, улыбка без причин и следа (да, Елена Андреевна умела говорить красиво, что правда, то правда).

От этой улыбки она порывом ткнулась в грудь дочери и разрыдалась — безумный мир! безумный мир! Что, возможно, и правда.

Тогда вполсилы подала свой голос Валя — ы-ы-ы! — ей, видно, не понравилось, что старушка ревет.

Разумеется, кое-какие ударчики поджидали родителей еще. К примеру, когда за обедом Елена Андреевна поставила на стол тарелку с котлетами, Валя проворно схватила котлету, поднесла ее к глазам, убедилась, что это именно котлета, и начала хватать котлеты и размещать их на своей тарелке, потом грудью прикрыла тарелку и руками обозначила круговую оборону — живой не дамся — и издала свое «ы-ы-ы!».

Но это ладно. Вот самое главное. Сперва Елена Андреевна сказала, а давай, Валя, поиграем, ну, учительница музыки, и она села к пианино и заиграла что-то веселенькое, к примеру, «Крокодила Гену», который тогда только-только появился, и взмахами руки и покачиванием головой приглашала, видать, Валю если не пропеть, то хотя бы промычать песенку, и тогда Маша, щадя силы матери, сказала, что это труд вполне напрасный: Валя музыку не слушает, ей интересно, как прыгают клавиши, и ей непонятно, почему ты ударяешь по клавишам, а музыка играет внутри этого ящика.

Ну, вот и самое главное. Сейчас, сейчас, вдруг засуетился Евгений Алексеевич, он усадил девочку за стол, положил перед ней лист бумаги и достал из ящика очень красивые карандаши, тонкие и блестящие.

Боже мой, взрослый, даже пожилой человек, мог бы и догадываться, что жизнь состоит из случайностей и не то что встреча, но даже малое движение руки может определить судьбу. Не достань он из нижнего ящика стола эти карандаши, и жизнь четырех людей текла бы дальше привычным порядком, хорошо ли, плохо, но привычным порядком. Но нет.

И вот тут случилось чудо. Склонив голову к плечу, активно помогая языком, Валя принялась что-то рисовать. И вдруг в ее глазах появился какой-то интерес, да, что-то в них даже и вспыхнуло, и они заблестели, как блестят, пожалуй, у каждого человека, когда его что-то сильно заинтересует. В глазах этой девочки зажегся именно ум, испарилась холодная металлическая маска, и лицо стало вот именно подвижным, вот именно умным.

И от этого превращения все замерли и изумленно переглянулись, и Евгений Алексеевич восторженным шепотом высказался в том духе, что, выходит, именно искусство — музыка, живопись, умная книга — способны превратить животное в человека.

Он подошел к девочке и ахнул: на бумаге была живая картинка — вот их двор, вот сараи, деревья, и светит солнце, то есть совсем живой рисунок.

И часто она рисует, спросил Евгений Алексеевич. Думаю, впервые, ответила Маша, я ее почти не знаю, она же у нас новенькая.

А теперь, Валя, отдохни и отдай папе карандаши. Но девочка держала карандаши так крепко, что было ясно: при жизни она с ними не расстанется, и мгновенно в ее глазах погасли свет и блеск, и лицо вновь стало тупой свинцовой маской, и Валя издала свой любимый вопль «ы-ы-ы!».

Да, вот это и есть начало истории про художницу Валю.

Видать, Маша разглядела под темным пеплом угасшего ума (хотя почему угасшего, если его никогда и не было) тлеющий огонек и, видать, именно в тот момент решала во что бы то ни стало этот огонек раздуть.

Забегая вперед, можно сказать, что в дальнейшем они жили неразлучно. То ли Маша угадала сразу, что Валя будет художницей, но без нее, без Маши, ей не прожить, то ли просто хотела всем доказать, что если изо всех сил дуть на слабую искорку, то ее можно разжечь если не до яркого факела, то хоть до слабого огонька.