1914–2014. Европа выходит из истории?

В речи, которую он произнес, впервые вступая в должность канцлера в 1998 г., Шрёдер провозгласил: «Германия должна вернуть веру в себя, подобающую зрелой нации, которая не ощущает себя не лучше и не хуже кого бы то ни было, принимает свою историю, ответственность за нее и уверенно смотрит вперед». Я тогда положительно оценил эти слова, которые до сих пор мне кажутся очень точными. Кроме того, я вижу, что, завершив свою «западную нормализацию», Германия оказалась способна освободиться от дисциплинарных рамок атлантизма (Ирак – в 2003 г., Ливия – в 2011 г., Сирия – в 2013 г.).

Взглянем на проделанный ею путь. С помощью созданного в Мюнхене в 1949 г. Института современной истории (Institut f"ur Zeitgeschichte) ФРГ смогла подвести черту под своим прошлым. После катастрофы 1945 г., обнажившей масштаб совершенных нацистами массовых преступлений, это был трудный и смелый выбор, который требовал долгих усилий. C тех пор Германия прошла через множество «споров историков», которые позволили ей «вернуть» собственную историю и ясно понять, какое место в ней занимает нацизм. Я уже упоминал книгу Фрица Фишера о «военных целях Германской империи»[156]. Он стремится доказать, что Вторая мировая война во многом оказывается продолжением Первой и что «Гитлер лишь довел до самых чудовищных и радикальных последствий то, что другие, не подозревая о подобном исходе, подготовили до него». Этот тезис, который выводит за скобки любые разрывы преемственности, вызвал ожесточенную критику со стороны исторического истеблишмента (Герхарда Риттера, Ханса Херцфельда и др.). В двух полемических книгах, о которых я говорил выше (где Фриц Штерн беседовал с Йошкой Фишером, а Г.А. Винклер – с Х.-Д. Геншером), имя историка Фрица Фишера даже не упоминается, словно бы от его тезисов все еще разило серой. С течением времени становится ясно, что споры вокруг книги Фишера позволили преодолеть «консенсус умолчания» (Йоханнес Вильмс[157]), который после 1945 г. установился в народе, «опустившем голову, но не сломленном», как сказал Конрад Аденауэр[158].

Первый «спор» 1960-х гг. в целом сыграл оздоровляющую роль, поскольку позволил немецкому обществу провести работу траура – в обращенной в руины Германии 1945 г. эта задача могла показаться невыполнимой. Полемика, вспыхнувшая в 1986 г. вокруг тезисов Эрнста Нольте, релятивизировавших нацистские преступления, представляя их лишь как реакцию на преступления большевизма, осталась в коллективной памяти под названием «спор историков» (Histrorikerstreit). Эта дискуссия отражает тогдашнее стремление Бонна к историзации немецкого прошлого и еще в большей степени – установку канцлера Коля, благодарившего судьбу за то, что «ему повезло родиться так поздно», на нормализацию Германии. Бурные волны, поднятые в 1989–1990 гг. объединением, поглотили «спор историков». Однако единство страны, скорее, лило воду на мельницу Эрнста Нольте, представляя крах ГДР и коммунизма как своего рода приговор истории: Weltgeschichte, Weltgericht («Всемирная история – это страшный суд»).

Как воссоединение повлияло на самосознание немцев? Падение Берлинской стены, конечно, было воспринято как реванш, взятый у СССР. Объединение, свершившееся под эгидой ХДС/ХСС[159], a posteriori легитимизировало в общественном мнении не только твердость Коля в вопросе о СС-20, но и восстание рабочих Берлина 13 июня 1953 г., и, что важнее, попытки Вермахта в последний год войны сдержать наступление Советской Армии – к 1 января 1945 г. она еще не успела вступить на немецкую землю. Это ожесточенное сопротивление позволило двенадцати миллионам немецких переселенцев бежать на Запад.

Йоханнес Вильмс показал, что сразу после объединения охота за агентами Штази в Восточной Германии проводилась гораздо более решительно и методично, чем денацификация в первые годы Федеративной республики.

По мере того как проходит время, немецкие «споры историков» все чаще напоминают не исторические дискуссии в собственном смысле слова, а события медийного толка. Именно это можно сказать о привезенной в 1996 г. из США книге Даниэля Голдхагена «Палачи-добровольцы Гитлера. Простые немцы и холокост»[160], о которой историк Рейнхард Рюруп заметил: «То, что в этой книге верно, не ново, а то, что в ней ново, неверно». Однако значение этой работы заключалось прежде всего в той буре эмоций, которую она подняла, особенно среди поколений, которые не застали войну. Точно так же выставка под названием «Война на уничтожение. Преступления Вермахта, 1941–1944 гг.» обязана своим успехом, скорее, эффекту, который произвели собранные там кадры, чем поверхностным обобщениям, которые она предлагала в качестве вывода.