1914–2014. Европа выходит из истории?

В 1915 г. Шарль Андлер писал: «Одна из глубинных причин войны 1914 г. состоит в том, что Европа упорно сопротивляется настоятельным уговорам Австрии и Германии». Эта интерпретация согласуется с точкой зрения Ленина, которую он сформулировал в работе «Империализм как высшая стадия капитализма», – речь не столько о его анализе борьбы за раздел финансовой ренты, который кажется несколько механистическим, сколько об обзоре торгового соперничества держав за долю в мировом рынке.

В своем описании капиталистического мира до 1914 г., в значительной степени вдохновленном Гобсоном и Гильфердингом, Ленин уделяет особое внимание феномену концентрации производства и банков, а также «разделу мира между союзами капиталистов» (например, в электрической промышленности – между американской фирмой General Electric и немецкой AEG [Allgemeine Elektricitäts gesellschaft] или в нефтяной сфере – между Рокфеллером и «хозяевами бакинской нефти» (Ротшильдом и K^o). Однако Ленин, будучи еще ближе к правде, говорит также о политическом разделе мира между великими державами: «Война 1914–1918 годов была с обеих сторон империалистской (т. е. захватной, грабительской, разбойнической) войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, «сфер влияния» финансового капитала и т. д.».

Он показывает, что за пределами уже оформившихся колониальных империй оставались страны, которые, как Персия, Китай и Турция, на глазах превращались в колонии, а также бывшие независимые государства, ставшие «полуколониями», как Аргентина и, возможно, Португалия – «самостоятельное, суверенное государство», которое «фактически… со времени Войны за испанское наследство… находится под протекторатом Англии».

Создавая свой текст в 1916 г., Ленин говорит о «загнивании капитализма». Он, само собой, обрушивается с критикой на теории, которые до войны исповедовал Каутский, писавший об «ультраимпериализме» (или «сверхимпериализме»), при котором капиталистические войны сменятся фазой «общей эксплуатации мира интернационально-объединенным финансовым капиталом»[89].

Взгляды Каутского, соответствовавшие позиции Второго Интернационала, были более чем оптимистичны. Сформулированная Лениным гипотеза о насыщении внутренних рынков была ошибочна. Благодаря работе профсоюзов «массовое потребление» к этому времени уже отчасти стало реальностью. Что еще важнее, капитализм для своего развития вовсе не нуждался в колониях: у важнейших держав колониальная торговля всегда составляла лишь небольшую часть их торгового оборота. Второй Интернационал рассчитывал на то, что сможет избежать войны с помощью мобилизации рабочих, и прежде всего благодаря разумной позиции крупной промышленной и финансовой буржуазии. Однако тут социал-демократы продемонстрировали одновременно и недостатки собственной организации, и свою наивность. Они недооценили легкомыслие и цинизм правящих классов Европы и, напротив, переоценили свое собственное влияние. Их видение экономических проблем, с которыми капитализм столкнулся до 1914 г., оказалось недостаточно глубоким. Они не поняли, что немецкий проект таможенного союза, а значит, континентального экономического блока не мог не вызвать враждебности со стороны Великобритании (если бы с ней его заранее не согласовали) и в конечном счете со стороны США, несмотря на провозглашенный ими изоляционизм.

По сути, немецкая социал-демократия разрывалась между исповедуемой ею марксистской теорией и оппортунистской практикой. Пока Рудольф Гильфердинг, один из самых ярких представителей австромарксизма, в своем «Финансовом капитале» анализировал трансформации, через которые прошел современный капитализм, Эдуард Бернштейн, предтеча «социал-либерализма», проповедовал, что в «современном социализме» «цель – ничто, движение – все». По сравнению с проектами структурных реформ, которые позже будет отстаивать Кейнс, немецкие социал-демократы на интеллектуальном уровне оставались в плену у чисто критической теории, а в том, что касалось практики, были не стратегами, а тактиками. Они в ежедневном режиме отстаивали права рабочего класса, но не видели необходимости в структурных экономических преобразованиях. Так, смещение прежнего геополитического равновесия и обострение торговых противоречий между державами (несмотря на то, что проект центральноевропейского таможенного союза так и не был воплощен в жизнь) остались ими практически не замечены.

Мог ли проект общего рынка предотвратить катастрофу?