1914–2014. Европа выходит из истории?

22 января 2013 г. я вместе с несколькими сенаторами был в Берлине на совместном заседании немецкого Бундестага и французской Национальной ассамблеи в честь 50-летней годовщины подписания Елисейского договора. Атмосфера на этой встрече царила самая теплая. Мне тогда подумалось: по сути, Германия и Франция никогда не были, как их называли раньше, «наследственными врагами». С 843 г., когда был заключен Верденский договор, разделивший империю Карла Великого, и вплоть до Французской революции, наши народы жили бок о бок, скорее, мирно. Оттон Великий в 962 г. возложил на себя корону императора Священной Римской империи германской нации, однако эта держава была слишком обширна и на девять веков лишила германский народ единства. Франция же территориально сплотилась вокруг королевской власти. С самого начала французский монарх претендовал на то, чтобы быть «императором в своем королевстве». Само собой, между королями Франции и императорами случались военные столкновения: при Бувине и особенно при Мариньяно и при Павии во время соперничества Карла V и Франциска I. Но зачем вдруг король Франции решил выставить свою кандидатуру на престол Священной Римской империи германской нации? Немцы не хотели видеть своим повелителем этого чужеземца и предпочли ему «бургундца». Династическое соперничество в отличие от национального почти не пробуждало народные страсти. Хотя в 1525 г., получив известие о победе при Павии, в Бельфоре устроили праздничный салют (Бельфор тогда был частью Эльзаса, т. е. находился на территории империи), это было сделано, лишь чтобы порадовать наших князей и заставить их позабыть о «крестьянской войне»… Позже, догадываюсь, разорение Пфальца Людовиком XIV не слишком способствовало любви немцев XVII в. к Франции.

Тем не менее немцы долго питали к ней теплые чувства. Гёте, великий Гёте, был настолько свободен от национализма, что, услышав от Наполеона, как тот в бытность молодым генералом носил в своем мешке томик «Страданий юного Вертера», был буквально очарован французским императором. Что уж говорить о Гегеле, который, увидев из окна Наполеона, провозгласил его «мировым духом верхом на коне»? Лишь позже отношения пошли по нисходящей. 1813–1945 гг.: сто тридцать два года (ровно столько, сколько продлилась оккупация Алжира Францией) между «освободительной войной» против наполеоновской империи и разгромом нацистской Германии. За этот короткий период разразилось четыре франко-прусских или франко-германских войны. Но что в масштабе истории значат эти сто тридцать два года?

Здравое отношение к франко-германскому прошлому

Я мечтал о том, как могло бы выглядеть здравое отношение к франко-германскому прошлому, если бы у нас хватило смелости честно его обсудить. История как череда претензий, которые Франция и Германия бесконечно предъявляют друг другу (1813–1945), сегодня уже не актуальна. Потомки Хлодвига (Clovis – для французов, Chlodwig — для немцев) и Карла Великого (Charlemagne или Karl der Große), народы Франции и Германии, появившиеся на свет благодаря одному и тому же синтезу франкской аристократии и сохраненного церковью римского наследия, могут считать себя близкими родственниками, а то и попросту братьями. Для немцев история германских королевств, образовавшихся на развалинах Римской империи, – это часть их собственного прошлого. Средневековая Священная Римская империя мечтала возродить наследие Древнего Рима. Для французов, однако, крещение Хлодвига в Реймсе епископом Ремигием означает нечто большее, чем просто слияние двух начал, – само рождение Франции. Карл Великий перенес свою столицу из Лана в Аахен, однако в школах, которые учредил его сановник Алкуин, преподавали латынь. Да и чем была та «милая Франция», о которой перед гибелью в Ронсевальском ущелье помышлял франко-германский герой Роланд? В действительности разделение двух народов произошло по Верденскому договору (843 г.), заключенному через полтора года после того, как Карл Лысый и Людовик Немецкий обменялись Страсбургскими клятвами: первый на романском языке, а второй – на германском. Всякий знает, что братья могут быть совсем не похожи друг на друга (не забудем еще о том, что французы с востока страны по своей психологии и характеру вовсе не так далеки от своих германских соседей)[187].

Вот почему я считаю, что французам и немцам так важно вновь научиться вместе обсуждать свое общее прошлое, причем не только историю XX в., а события как минимум со времен Вестфальских договоров, завершивших Тридцатилетнюю войну.