1917 Февраль ↔ Октябрь. Две революции — два проекта

Кроме того, обостренное понятие чести притупляет инстинкт самосохранения, что резко облегчает сползание к войне. Если же возникает локальное сообщество, в котором авторитетным ядром оказывается дворянское офицерство с его традиционным культом воинской доблести — поручики Голицыны и корнеты Оболенские — то, как сказано в обзоре, «получается настоящая горючая смесь».

Есенин писал о Белой армии:

В тех войсках к мужикам
Родовая месть.
И Врангель тут,
И Деникин здесь.198

Во время войны ненависть к «низшим классам» проявлялась с приходом белых в карательных акциях против крестьян даже в ритуалах. А. Веселый, который собирал воспоминания о Гражданской войне, приводит такой эпизод. В одной деревне в Поволжье, которую заняли белые, оказался молодой красноармеец — он был дома на побывке после ранения. О нем знали, что он в бою зарубил офицера, сына местного помещика. Белые его не расстреляли, а устроили торжественную казнь, не как солдату противника, а как разбойнику — на санях привезли плаху, палача и отрубили ему голову (плаха на санях у них всегда ехала за отрядом).

Идеологи либеральной части дворянства уже начиная с революции 1905-1907 г. все больше и больше переходили на позиции радикального противопоставления себя народу как иной расе. Это отразилось уже в книге «Вехи». В статье М.О. Гершензон писал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».199

В отношении к простонародью, к «братьям бездомным», произошел глубокий раскол в русской интеллигенции. Поэтический идеолог крупной буржуазии поэт-символист В. Брюсов так описал состояние простонародья:

Вас, обезличенных медленным зверством,
Властью бичей и желез,
Вас я провижу во храме отверстом,
В новом сияньи небес.

Именно такая горючая смесь и собралась на юге России в 1918 г. Интеллигенция, прошедшая войну в качестве офицеров и вступившая в Добровольческую армию из мессианского понимания своего долга перед Россией, сыграла в разжигании войны большую роль. М. Вебер специально подчеркивал, что из-за склонности к морализаторству интеллигенция превращает ценности в объект конфронтации и нагнетает напряженность. Это было характерно для русской интеллигенции начала ХХ века, с ее неукорененностью ни в одном сословии и с неопределенным статусом.

Массивные социальные группы и классы, — рабочие и крестьяне — составившие базу советского движения, не включаются социологами в число «агентов войны». Для них война всегда была бедствием. Но когда война становится трагической необходимостью, трудно удержать ответную жестокость. Об этом элита не подумала.

До какой степени довлел в сознании отодвинутой элиты агрессивный принцип «не уступить», показывает политическое поведение части эмиграции после поражения в Гражданской войне. Ими овладело стремление не дать подняться России под властью Советов. Если уж нас выгнали — так получайте! В январе 1922 г. Врангель пытался мобилизовать торгово-промышленные и банковские круги эмиграции на срыв экономических переговоров западных держав с Советской Россией в Генуе. Затем была сделан ставка на террор. После убийства 10 мая 1923 г. в Лозанне советского дипломата Воровского эмиграция подкупила суд, оправдавший белогвардейцев-террористов.

Как писал проводящий через кадетов сбор денег А.И. Гучков, «подсчитано, что для всей этой инсценировки требуется до 50 тыс. французских франков». После суда он писал П. Сорокину: «Никогда еще в истории вообще и, в частности, в истории нашего отечества не был в такой степени указан террор, как средство борьбы с властью, как именно в настоящий момент в России».

В 1927 г., в разгар антисоветской кампании в Великобритании, Гучков писал П.Б. Струве о необходимости «физически уничтожить правящую из Кремля кучку,… организовать коллективное политическое убийство». При этом никакой нравственной проблемы в обращении к террору бывший лидер партии октябристов не видел. Он спокойно обсуждал это с либеральным философом, кадетом Струве, писал ему о терроре: «Никогда и нигде эти методы борьбы не находили себе такого блестящего оправдания и с точки зрения морали, и с точки зрения патриотизма, и с точки зрения целесообразности».200

Как бы в компенсацию за его злобу дочь Гучкова стала сотрудничать с советской разведкой — исключительно из идейных соображений (она была богатой дамой высшего света эмиграции).