1917 Февраль ↔ Октябрь. Две революции — два проекта

1 марта секретарь ЦИК Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов адвокат Н.Д. Соколов (социал-демократ, друг Керенского, активный участник революции и один из руководителей российского масонства тех лет) подготовил и принес в только что созданное Временное правительство известный «приказ № 1». Приказ предусматривал выборы в войсках комитетов из нижних чинов, изъятие оружия у офицеров и передачу его под контроль комитетов, установление не ограниченной «ни в чем» свободы солдата. Этот приказ начал разрушение армии.

Этот приказ был одним ключевым элементом проекта Февральской революции и был предусмотрен в узком кругу ее вождями. А.И. Верховский писал, что «приказ № 1» был отпечатан «в девяти миллионов экземпляров». В.Н. Львов, тогда премьер-министр, в воспоминаниях (1918 г.) описал это событие: «Быстрыми шагами к нашему столу подходит Н.Д. Соколов и просит нас познакомиться с содержанием принесенной бумаги… Это был знаменитый приказ номер первый… После его прочтения Гучков немедленно заявил, что приказ… немыслим, и вышел из комнаты. Милюков стал убеждать Соколова в совершенной невозможности опубликовании этого приказа… Я вскочил со стула и со свойственной мне горячностью закричал Соколову, что эта бумага, принесенная им, есть преступление перед родиной… Керенский подбежал ко мне и закричал: “Владимир Николаевич, молчите, молчите!”, затем схватил Соколова за руку, увел его быстро в другую комнату и запер за собой дверь».105 Став военным министром, Керенский издал аналогичный приказ, известный как «декларация прав солдата».106

16 июля 1917 г. Деникин заявил в присутствии Керенского: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие… Развалило армию военное законодательство последних месяцев». В армии была сразу проведена чистка комсостава (по данным Деникина, за первые недели было уволено около половины действующих генералов). Как писал генерал А.М. Зайончковский, «армия развалилась при деятельной к этому помощи обоих неудачных революционных министров Гучкова и Керенского».

Все это — наглядная практика, основанием которой служили доктрины, объединенные в (условно) проект Февральской революции.

Ф.А. Гайда пишет о состоянии «системы Февраля» в апреле: «Кризис ясно показал полную беспомощность правительства. И дело было не его “буржуазности”, ведь и последующие составы правительства от присутствия в них министров-социалистов в конечном счете не стали более популярными. Состав правительства и партийная принадлежность министров мало что значили. От властей требовалось лишь одно: поощрение и узаконение того беспредела, что происходил в стране. Петросовет для этого вполне подходил, а Временное правительство было сковано его авторитетом и своим собственным бессилием».

Он приводит такой эпизод из воспоминаний Станкевича: «Ярчайшим примером полного бессилия властей стал, пожалуй, события, происходящие в нескольких десятках верст от столицы — в Шлиссельбурге, городской совет которого 17 апреля выразил недоверие правительству, создал свой революционный комитет, объявленный высшим органом власти в городе. Земля в уезде была экспроприирована, причем это решение проводила в жизнь городская милиция. Город также обратился ко всей России с призывом немедленно установить рабочий контроль на предприятиях и ликвидировать частную собственность на землю».107

Коалиция политиков Временного правительства считали их социальной базой интеллигенцию. Но вопреки расхожему мнению, основная масса интеллигенции в России накануне революции 1917 г. по уровню материального благосостояния относилась к бедному большинству народа. В апреле 1917 г. 40% интеллигентов России имели доход до 1,5 тыс. руб. в год, которые определялись как прожиточный минимум, а еще 40% — доход около 1,5 тыс. руб. (средняя зарплата рабочего-металлиста была 1,26 тыс. руб.).

Учителя сельских школ зарабатывали меньше, чем чернорабочие — в среднем 552 руб. в год (это в среднем, но 66% из них имели зарплату в пределах 408-504 руб. в год), да и эта зарплата не выплачивалась по несколько месяцев. При обследовании школ Смоленской губернии в одной из анкет можно было прочесть: «Жизнь каторжная. Материальное положение сельского учителя ниже всякой критики. Приходится голодать в полном смысле слова, быть без обуви и одежды, а своих детей оставлять без образования».