1917: Государь революции

Их подняли по тревоге, едва он только успел вернуться в свою казарму. Приказ звучал четко – части Корпуса Служения придаются для усиления силам полиции и Отдельного Корпуса жандармов. Причем, если в первые часы они все больше утихомиривали погромщиков, ищущих «вражин» и желающих поквитаться «с проклятыми французишками», коих в Москве нынче днем с огнем уже не сыщешь, то вот ближе к ночи работа пошла куда серьезнее. Вот уже третий час они участвуют в облавах, охватывая дом за домом, квартал за кварталом, улицу за улицей. И улицы эти с кварталами были весьма и весьма неблагополучными. Оттого и слышны были в ночи выстрелы, оттого и лаяли собаки.

Даже старые городовые, не вынимавшие за последние двадцать – тридцать лет свою шашку из ножен, теперь суетились словно молодые, сжимая наганы и готовые стрелять в любого, кто покусится… На что или кого?

Конечно, большая часть городовых, привлеченных к этому делу, мало понимала смысл происходящего. Нет, понятно, что покушались на государя и погибло множество народу, но что можно найти в московских трущобах? Только зеленые глупцы могут попасться во время облавы, это же ясно любому, кто хоть что-то смыслит в этом деле. Прожженные обитатели этих мест вряд ли так просто попадутся, а всякого рода революционерами в этих притонах отродясь не пахло, та публика все больше интеллигенция и ищет места почище. Но разве начальству укажешь? Вот и приходится в ночи изображать активность.

Но Ивану Никитину все эти рассуждения были неизвестны, поскольку никто его в эти рассуждения не удосужился посвятить. Ему сказали коротко и четко:

– Стоять здесь. Всех идущих – останавливать. Всех подозрительных – задерживать. В случае чего стрелять по ногам.

Вот Иван и стоял, сжимая в потной ладони выданный сегодня наган. Стрелять по ногам – это прелестно, но он на стрельбище вчера с десяти шагов в мешок попасть не смог ни разу! Какие уж тут ноги…

Где-то хлопали выстрелы. Где-то брехали собаки. Весенний морозец сковывал мышцы, и ладонь уже не была такой запотевшей. Да, что там запотевшей – пальцы окоченели совсем.

Пытаясь согреться, Иван начал похлопывать себя по бокам. Наган мешал, и он сунул его в карман шинели. Ничего. Его дело маленькое. Сказали тут стоять – тут стоять и будем. А там хоть трава не расти. Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай…

Согревая себя хлопками и прибаутками, Никитин даже не смотрел по сторонам. А зря.

Удар по голове сбил его с ног. Благо шапка смягчила удар, да и прошел он смазанно. Но и этого было достаточно для падения лицом в грязь канавы.

– Ах, ты ж, сука… – только и смог он вымолвить, отчаянно нажимая на спусковой крючок нагана, целясь куда-то туда.

Пуля сшибла с нападавшего шапку, и тот замер в нерешительности. Не веря своей удаче, Иван лишь сумел крикнуть почти грозно:

– Зашибу!

И с удивлением смотрел, как на замершего человека набросились подоспевшие из проулка жандармы…

* * *

Яркий свет бил в глаза. Болело все тело. Били его профессионально, жестко и без малейшего снисхождения. Было ясно, что, если потребуется, его тут на ремни порежут и жрать эти ремни заставят.

О том, что дело плохо, Андрей Попов понял с самого начала, как только стало ясно, что забрали его не какие-то там тыловые вояки из гарнизона, а жандармы. А у тех, по нынешним временам, совсем другая хватка и закон им не писан. А уж с учетом взрыва на Красной площади…

Сначала Андрей не собирался ничего говорить, понимая, что лишь молчанием он может попытаться избежать вопросов относительно дезертирства и побега с расстрельной каторги. Но затем его мнение поменялось, когда допрашивающий его следователь сообщил:

– Если на тебе что подсудное или даже расстрельное, то не сомневайся – есть Высочайшее повеление даровать прощение всем, кто поможет найти виновных…

И тут Андрей (не без колебания, но что ему было терять?) прозрел!

Выслушав его исповедь и особо заинтересовавшись ящиками в подземелье, следователь наконец изрек:

– Если поможешь нам найти и опознать тех, кто носил ящики, я лично буду ходатайствовать о твоем помиловании и вручении тебе денежной премии.

Париж. Франция.

3 (16) апреля 1917 года

О трагедии в Москве Урядный узнал из газет. Особенно покоробил Степана тот полный сарказма и злорадства тон, с каким эта новость подавалась во французской прессе. Но жителей французской столицы известия из далекой Москвы сегодня интересовали не слишком сильно. Были у них дела и поважнее.

Парижане были заняты своим обычным делом – строили баррикады. Сколько раз они это делали за прошедшие полтора века? Не счесть! Традиции протеста, переходящего в бои на улицах, прочно укоренились во Франции, а уж Париж в этом деле всегда был впереди всех. И живы были еще те, кто мальчишкой подносил патроны и продукты участникам уличных боев в бурные времена Парижской Коммуны. Да и без них было кому выворачивать булыжники из мостовой, валить фонарные столбы, таскать из разгромленных магазинов мебель, поджигать что ни попадя – в общем, вдохновенно и весело проводить время на свежем воздухе.