1917, или Дни отчаяния

Никифоров делает вид, что смотрит в сторону, но на самом деле реакция собеседника от него не ускользает и он продолжает тему:

– Вы могли бы посетить Киев, побывать в Художественном музее, где до сих пор хранится экспозиция, подаренная вашей семьей…

– Я не могу понять, – перебивает его Терещенко. – Вы говорите серьезно или издеваетесь надо мной?

Он в гневе, лицо краснеет.

– Как вы можете предлагать мне приехать? Кто мог дать вам такие полномочия? Вы хоть знаете о том, что с того момента, как я сбежал из России, за мной шла охота? Я постоянно жил под прицелом, даже в Африке, а теперь вы официально предлагаете мне посетить Киев?

– Перед поездкой со мной говорили об этом. Просили передать вам предложение. А охота на вас – мне об этом ничего не известно, Михаил Иванович! Помилуйте! Да чем вы могли так насолить и кому?

– Было кому, – мрачно говорит Михаил Иванович. – До этого мы еще дойдем. И тогда станет понятно, пригласите ли вы меня посмотреть Киев. Я любил этот город больше, чем Париж или Ниццу, особенно весной и летом – пышный, цветущий, красивый…

Он снова достает из портсигара сигарету и закуривает, щурясь на солнце.

– Киев в самом начале века был изысканно провинциален и именно этим хорош…

Август 1911 года. Киев. Вокзал

К перрону медленно подходит поезд.

Судя по встречающей публике, поезд необычный. На вокзале собрались все высшие чины. Тут и губернатор со свитой, полицейские и жандармские начальники, и военный оркестр. Аксельбанты, ордена, пышные усы, блеск медных оркестровых труб. Вдоль перрона постелена ковровая дорожка.

По краю строя встречающих видно оцепление – полицейская охрана, несколько агентов в гражданском. На привокзальной площади замерли автомобили кортежа, возле них конные экипажи, кареты. Тут тоже оцепление – конные и пешие городовые. В самом вокзале практически нет случайных людей. В зале ожидания – депутации сословий, им не хватило места на перроне.

По мере замедления состава суета среди встречающих затихает. Паровоз вздыхает, выпуская струи белого пара, и замирает.

В первом ряду встречающих в белом мундире при всех регалиях и с премьерской лентой через плечо стоит Петр Аркадьевич Столыпин. За ним – градоначальник Киева Дьяков, губернатор Алексей Федорович Гирс, полицмейстер Скалон, генерал Курлов, жандармские чины.

Поезд останавливается. Двери салон-вагона распахиваются. Встречающие подбираются, звучит оркестр.

Из вагона выходит государь-император Николай Второй.

Столыпин делает шаг вперед, разворачивается. Вскидывает руку к околышу фуражки в приветствии. Император жмет руку статс-секретарю. Они замирают, предоставляя возможность фотографам запечатлеть момент.

– Рад приветствовать вас в Киеве, Ваше Императорское Величество, – говорит Столыпин, склоняя голову.

– Благодарю вас, господин статс-секретарь, – отзывается Николай. На лице его легкая вежливая улыбка, но смотрит он на премьер-министра без симпатии, недружелюбно и холодно.

Из вагона спускается императрица Александра Федоровна в белоснежном платье и широкополой шляпе, наследник Алексей…

– Ваше Императорское Величество, – гудит басом киевский губернатор. – Позвольте мне…

Август 1911 года. Киев. Привокзальная площадь

От здания вокзала отъезжают кареты. Рядом с ними скачут конные жандармы. Выдыхают сизый бензиновый дым стартующие авто. Императорский кортеж выстраивается в длинную колонну и начинает спускаться вниз по брусчатой мостовой.

На кортеж смотрят киевские зеваки, люди приветствуют проезжающие экипажи и автомобили. В одном из них на заднем сиденье Столыпин.

В толпе стоит невысокий молодой человек и внимательно провожает машину премьер-министра глазами. Несмотря на жару, он в темном пиджаке, лицо у него бледное, как у покойника.

Кортеж сворачивает на Бибиковский бульвар и начинает движение вниз к Крещатику.

Дом семьи Терещенко на Терещенковской улице.

Гостиная на третьем этаже

У окна стоят Михаил и Федор Терещенко. Они видят конных жандармов, кареты, автомобили.

– Ну вот… – шутит Федор. – Не только я приехал в город на годовщину отмены крепостного права, но и сам государь-император.

– Столыпин уже несколько дней здесь. Готовил визит, – отвечает Михаил, отходя от окна. – Он, конечно, вешатель, но единственный человек в правительстве, который знает, что делает.

– Ты же у нас либерал, – говорит Дорик, хитро прищурившись. – Что же ты вешателя хвалишь?

Терещенко пожимает плечами.

– Как по мне, – продолжает Федор, прикуривая, – так он есть первый враг тех перемен, которых ты так ждешь. Террор он остановит, бомбистов перевешает, крестьян организует по западному образцу, поспособствует промышленности – глядишь, и менять ничего не надо будет. А монархия – такая же власть, как всякая другая: что конституционная, что наша… Накорми людей, напои, дай им зрелищ… Будет народ сыт – и ничего не случится.