1918 год на Украине

В отвратительном вагоне, окна коего были сплошь разбиты, двигаясь черепашьим шагом, добрался я до Галаца. Сообщение с Одессой здесь поддерживал крошечный и прескверный русскии пароходишко, носящий имя какого-то адмирала, – плоскодонка, снабженная фальшивым килем. На этом суденышке, переполненном пассажирами, после бурного морского перехода, вывернувшего ехавшим все внутренности, добрался я приблизительно через сутки в Одессу.

В Одессе я застал приблизительно ту же картину, которую оставил там месяца за три перед тем, а именно ту же «Лондонскую» гостиницу, гудевшую с утра до позднего вечера бесчисленным множеством самых разнообразных обломков прежнего строя, стекшихся сюда из различных местностей России. По-прежнему здесь был центр общественной, определенно беженского характера жизни. Петроградский бомонд, гвардейское офицерство, множество южных землевладельцев, представители местного искони космополитического общества, былые крупные и средние чиновники; спекулянты, банкиры, дамы полусвета – все здесь перемешалось и даже слилось. Здесь многие проводили за яствами и питием долгие часы; здесь изобретались, передавались и распространялись весьма противоречивые, но преимущественно оптимистического свойства разнообразные слухи, среди которых внезапно раздавались панические ноты.

Эти две крайности были типичной чертой беженской жизни, беженской психологии. Между «гром победы раздавайся» и «ратуйте» переходных степеней не было. В общем же жилось весело и беспечно. Деньги, казалось, утратили всякую ценность. В местном клубе, воспринявшем в свою среду многочисленных беженцев из столиц, оживление царствовало с утра. Группа гурманов затеяла устройство особо тонких гастрономических обедов, оплачиваемых какой-то фантастической суммой. Шла безумная игра, даже принимая в расчет обесценение денежных знаков: проигрывались в одну ночь десятки тысяч украинских, да и сохранивших еще ценность романовских денег. Появились, разумеется, игорные и иные притоны, учрежденные и состоявшие в заведовании людей с совершенно иным и, казалось бы, не соответствующим этому промыслу прошлым. На ролях крупье видны были офицеры, украшенные боевыми знаками отличия, на ролях соблазнительниц еще вчера безукоризненные женщины. Нищета разоренных, еще столь недавно состоятельных, а не то и богатых людей уже явственно проступала. На улице встречались знакомые, которым «Лондонская» и ей подобные гостиницы уже были недоступны: они ютились чуть не по постоялым дворам и по снимаемым в частных квартирах отдельным комнатам.

Новым являлись в Одессе спекуляция и иноземные войска. Спекуляцией занимались в той или иной форме решительно все, кто только мог. Спекулировали на иностранной валюте, спекулировали товарами, в том числе и продовольственными, едва ли не в особенности сахаром, взятым на учет, но все же каким-то таинственным путем исчезавшим и вывозимым.

Что касается иноземных войск, то они отличались грубостью, разнузданностью и полным нежеланием сражаться. Чернокожие хари разгуливали по Приморскому бульвару и выглядывали из всех окон бывшего дворца командующего войсками округа, который они сразу привели в совершенно безобразный вид. Убранство этого дома, некогда принадлежавшего фаворитке Александра Марии Антоновне Нарышкиной и купленного впоследствии известным поставщиком нашей армии в Севастопольскую кампанию Волошиным, от которого он перешел, по предъявленным к нему искам, в казну, отличалось редким вкусом и богатством. Убранство это, сильно попорченное соединенными усилиями различных перебывавших уже в Одессе властей, было окончательно испакощено чернокожими, присланными Францией избавить Россию от белых варваров. «Ну и избавители», – говорили одесситы, шарахаясь при встрече с ними в сторону.

Русская власть в Одессе за мое отсутствие дважды переменилась. Первоначально, скоро после нашего отъезда за границу, захватили Одессу петлюровцы, но продержались они недолго. Появились добровольцы и, опираясь на прибывшие французские военные суда, петлюровцев выгнали, но сами завести порядок не сумели. Во главе добровольцев был поставлен генерал колчаковского производства Гришин-Алмазов, [177]незадолго перед тем прибывший из Сибири. Обладая несомненной энергией и некоторыми организационными способностями, он был авантюрист в душе и, к сожалению, отличался необузданными страстями. Этим страстям, попав в главенствующее положение в Одессе, он дал полную волю. Предался он совершенно недопустимым оргиям и тем утратил всякое обаяние, как в городе, так и перед французским командованием прибывших в Одессу союзных войск. Другой представитель Добровольческой армии, назначенный начальником тыла и снабжения (фамилии не припомню), держался лично вполне безупречно, но не обладал должной энергией и вовсе не был на высоте порученного ему дела.