1918 год на Украине

Во время моего разговора с ним в комнату вошел какой-то маленький коренастый французский офицер совершенно не французского типа и резко меня спросил, что мне надо, и на мое указание моего дела объяснил мне в грубой форме, что исполнять он этого не может. Не имея понятия, с кем я имею дело, и видя перед собой образчик французского грубого высокомерия (куда девалась былая politesse gauloise?), я не постеснялся ему в повышенном тоне указать на совершенную недопустимость подобного обращения, причем добавил несколько нелестных слов относительно всего управления, возглавляемого прославившимся в Одессе Фредембергом. В ответ на мой выпад французский офицер как-то сразу стушевался, пробормотал какие-то извинения и мигом исчез.

Присутствовавший при этом русский офицер после ухода француза обратился ко мне с возгласом: «Наконец-то нашелся кто-нибудь, чтобы осадить этого нахала. Давно бы так».

«Да кто это такой?»

«Как, вы не знали? Да это и есть самый полковник Fredemberg».

Ясно, что после этого инцидента я прекратил всякие хлопоты по получению виз, которые, впрочем, как я уже упомянул, решительно никакого значения не имели.

Недолго продолжалось пребывание Шварца в «Лондонской» гостинице – всего два дня. Еще утром в день посадки беженцев на суда возможно было ходить по прилегающим к Приморскому бульвару улицам, но магазины и банки уже спешно запирались, а к 6 часам дня уже почти весь город был в руках большевиков. Все же Приморский бульвар и спуск к порту, однако лишь через Сабанеев мост, был еще более или менее безопасен. Я лично был записан на транспорт «Шилка», направлявшийся в Крым, куда еще до возвращения моего в Одессу выехала моя семья, но по приходе моем на это судно узнал, что команда его забастовала и никуда двигаться не намерена (впоследствии ее наполовину уломала, наполовину принудила огромная скопившаяся на этом судне толпа, положение которой в противном случае было совершенно безвыходное).

Со своей стороны я решил скрепя сердце направиться на какое-либо судно, имеющее назначением Константинополь – таковых было четыре, – надеясь уже оттуда при помощи моих английских связей – в Лондоне мне дали новый открытый лист к английским военным властям – добраться до Ялты.

Раздумывая, как добраться до такого судна – о месте их нахождения я не имел понятия, – я заметил небольшую кучку народа, толпящуюся в какой-нибудь сотне сажен от меня на том же участке обширного Одесского порта, где я находился. Наудачу направился к ней и узнал, что это пассажиры, записанные на пароход «Caucase» и ожидающие парового баркаса, чтобы доставиться на него: «Кавказ» стоял на рейде неошвартованный.

Никаких удостоверений для перехода на «Кавказ» я не имел, но это отнюдь не помешало мне беспрепятственно сесть по его приходе на обслуживавший его баркас и подъехать на нем к названному судну. Само собой разумеется, что мог я все это проделать только благодаря тому, что в виде багажа у меня были лишь два ручных чемоданчика, представлявшие все оставшееся у меня имущество. Сундук с вещами пришлось бросить в Одессе.

«Кавказ» оказался огромным французским транспортом, перевозившим во время войны туземные войска с острова Мадагаскар во Францию. Переданный вновь в частную эксплуатацию, он, однако, еще сохранил устроенные на нем приспособления для массовой перевозки людей: обширные трюмы его были снабжены устроенными в несколько этажей нарами. На этом судне должен был отплыть генерал Шварц и его штаб; на нем же было посажено множество беженцев обоего пола и более тысячи офицеров.

Взойдя на борт «Кавказа», я застал на нем буквально столпотворение вавилонское. Не успевшие еще разместиться по трюмам стояли густой толпой на палубе, заваленной всевозможным багажом. Наступившая темнота и весьма слабое искусственное освещение парохода в высшей степени тормозили установление какого-либо порядка. В полумраке раздавался плач детей, которых было немалое количество, и… мычание животных: то были волы, тут же находившиеся на палубе, предназначенные для продовольствия едущих. По временам между сгрудившимися беженцами возникали перебранки и воздух оглашался крепкими словцами.