1918 год на Украине

Население страдало и от недостатка пищи, которую приходилось добывать с опасностью для жизни, и от недостатка света и воды. Кажется, никогда не было сделано попытки подсчитать количество жертв бомбардировки Киева, но они насчитывались сотнями. По ночам, с ослаблением бомбардировки, начинались другие страхи. Безобразничали солдаты – защитники Киева. У жены нашего швейцара отняли хлеб и сало. К нам по ночам систематически ломились в квартиру солдаты с угрозами. Там, где солдат впускали, – пропадали вещи, не говоря уже о превращении квартир в трудноописуемое, грязное, хаотическое состояние. Я видел, что те же солдаты ночью разграбили по соседству небольшую лавочку, взломав замки, и принесли с собой табак, шоколад, чай и сахар, и все это в количестве, превышавшем потребности данного момента. Ни энтузиазма, ни понимания цели борьбы – одно бесшабашное озорство. Никаких разумных надежд на успехи сопротивления в этих условиях быть не могло. Всю ночь на 26 января продолжалась усиленная канонада. Еще утром военный министр Украинской Республики клялся, что положение Киева устойчиво и опасаться нечего, а между 11 часами утра и 1 часом дня вся Центральная Рада, с Грушевским во главе, вместе с правительством Голубовича бежали на автомобилях в Житомир, оставив Киев и его обывателей на произвол судьбы. Около часу дня 26 января канонада стихла совершенно. О взятии города большевиками нас оповестили два солдата из красной армии Ремнева, явившиеся для осмотра квартир и поверхностного обыска. Навсегда в памяти запечатлелись эти два разных лица. Один молодой, юноша лет 18-20, с розовыми щеками и тонким, красивым профилем, весь обвешанный оружием, убеждал нас: «Не бойтесь – теперь все уже будет хорошо». По лицу его я видел, что он искренне и глубоко верит своим словам: в его наивной, детской душе не было места злобе. Совсем другое впечатление оставлял его товарищ – рабочий Путиловского завода в Петрограде, лет 40, уроженец Новозыбковского уезда Черниговской губернии. Этот, накрест обвешанный пулеметными лентами, весь дышал злобой и мщением. Изо рта его, разившего алкоголем, вырывались непрестанно угрозы: «О! Я их всех найду, я их знаю в лицо – офицеров-контрреволюционеров». При этом он выставлял вперед дуло револьвера, целясь в воображаемую жертву. «Поработаем на пользу родины, а потом домой – пахать землю!» Увы! Это не было, к сожалению, простой формальной угрозой, как мне тогда казалось, но об этом будет сказано дальше.

Пока украинские сепаратисты разговаривают с немецкими генералами в Брест-Литовске, опережая Ленина и Троцкого в измене родине и союзникам, мы можем оглянуться на прошлое и в нем поискать корни тех трагических событий, которые разыгрались в Киеве в январе 1918 года и повлекли за собой ряд новых, исторических событий.

* * *

Киев оставлен был на произвол судьбы бежавшими украинскими войсками и властями. Ворвавшиеся в город 26 января большевистские войска, тогда еще скорее похожие на банды, вскоре заставили кошмаром своей «деятельности» забыть кошмар и ужас девятидневной бомбардировки. Зеленые, изможденные голодовкой, бессонницей и пережитыми волнениями, лица обывателей исказились ужасом безумия и тупой, усталой безнадежности.

Началась в самом прямом смысле этого слова отвратительная бойня, избиение вне всякого разбора, суда или следствия оставшегося в городе русского офицерства, не пожелавшего участвовать в борьбе против большевиков на стороне украинцев. Из гостиниц и частных квартир потащили несчастных офицеров буквально на убой в «штаб Духонина» – ироническое название Мариинского парка – излюбленное место казни, где погибли сотни офицеров русской армии. Казнили где попало: на площадке перед дворцом, по дороге на Александровском спуске, а то и просто где и как попало. Так, мой двоюродный брат, полковник А.М. Речицкий, был убит на Бибиковском бульваре выстрелом в затылок при сопротивлении, оказанном им четырем красноармейцам, хотевшим сорвать с него погоны. Герой Путиловской сопки, трагедии под Сольдау, Прасныша, много раз тяжело раненный и контуженный, – он даже пред лицом верной смерти не хотел, несмотря на все убеждения, снять с себя воинскую форму: так трагически пресеклась 37-летняя молодая жизнь, полная героического исполнения долга.