1918-й год на Востоке России

На нем служили настоящие русские рабочие, у которых прадеды, деды и отцы несли ту же службу — работу и в жизни которых были частые случаи перехода одного и того же станка к сыну после того, как его отец достигал предельного возраста и уходил на покой. Сыновья рабочих, окончив школу, поступали на завод мальчиками — посыльными, знали все цеха, чувствовали себя на заводской территории как дома. Подрастая, они постепенно переходили на производство подручными и подмастерьями, становились к станкам и пополняли кадры всех специальностей. Заводской рабочий после достижения предельного возраста, определенного в 56 лет, мог уходить на покой, за свой честный труд получая до конца жизни ежегодную от Царя-батюшки пенсию.

Каждый заводской рабочий состоял обязательным членом горно-заводской пенсионно-больничной кассы Главного управления Уральскими казенными заводами. В случае болезни или увечья рабочего эта касса выдавала на содержание его семьи половину заработной платы, вне зависимости от того, сколько бы дней он не выходил на работу. От кассы он получал денежные пособия при разных несчастных случаях, умер ли кто в семье рабочего, случился ли у него пожар, пала ли лошадь или корова, рабочему оказывалась необходимая помощь. В тех же случаях, когда рабочему были нужны деньги, будь то по хозяйству, по покупке инвентаря, на свадьбу детей и т. п., он мог брать из кассы беспроцентную ссуду и на очень льготных условиях постепенного погашения; ни ломбардов, ни ростовщиков для боткинского рабочего не требовалось. Прекрасно была поставлена бесплатная медицинская помощь, как рабочим, так и их семьям. Для этого существовал прекрасно оборудованный госпиталь с бесплатной для рабочих аптекой.

Каждый рабочий был владельцем усадебного участка земли, с небольшим домом, садом и огородом; он не знал, что значит покупать молоко, яйца или овощи — все это было от своего хозяйства, от своей коровы (а то и двух), от своей домашней птицы, со своего огорода.

Рабочие жили в крепкой дружбе с крестьянами соседних деревень. В каждой рабочей семье были свои любимые друзья крестьяне; со многими были в близком и дальнем родстве. Большинство крестьян, ехавших на завод за покупками или по делам, заезжали в знакомые рабочие дома так же, как бы к самим себе. Дружба была родовая, шла от дедов и отцов к сыновьям и внукам. Так жили рабочие Воткинского завода; так же жили многочисленные русские рабочие Уральских горных казенных заводов, так жили рабочие Ижевского оружейного завода, Мотовилихинского пушечного завода и, нисколько не отставая в своем благополучии, жили рабочие частновладельческих заводов Демидова, Яковлева, Абамелек-Лазаревой, Поклевских-Козел…

Наступили тяжкие дни. Рабочие, вскормленные на свободе просторных русских полей и лесов, привычные жить в довольстве, были зажаты в тиски пришедшей «рабоче-крестьянской советской власти». Кондовые рабочие, люди высоких традиций и крепких устоев, привычные жить своей самобытной жизнью, потом и кровью прадедов, дедов и отцов создавшие свое благополучие, не могли примириться с бесчинствами безбожников большевиков.

С первых же дней власти Советов эти рабочие почувствовали всю прелесть этой «рабочей» власти. Вообще в массе коренных рабочих завода большевиков не было, но, как всегда бывает, в семье все же оказались уроды, большевистские прихвостни вроде техника Гилева, двух братьев и сестры Казеновых, матроса Бердникова и других лиц из «интеллигенции», главную же опору новой власти составили пришлые элементы, обильно нанесенные в завод военным временем, которым и завод был не дорог, и терять было нечего.

Только весной 1918 года на завод явились командированные из губернского земства представители советской власти (в том числе недоросль студент Серебряков). Большевики сразу увидели, что им не найти опоры в коренной массе заводских рабочих, и начали прибирать к рукам темный элемент городского населения, разных пропойц-зимогоров, не знающих ни рода ни племени и частично недавно только вышедших из тюрьмы.

Во главе их встал «бахвальный», безграмотный арестант, «рыжий», Филипп Баклушин (убил когда-то мастера заводского цеха, был сослан на Сахалин в бессрочную каторгу, где пробыл 16 лет, но с революцией все это «золото» было освобождено, и он приплыл обратно на завод). Затмив своим уголовным прошлым всех остальных местных большевистских заправил, этот матерый каторжанин стал орудовать на заводе. Грозный и мстительный, он возглавил местный Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и стал давить и терроризировать все население.

Нашлись, однако, смелые люди, решившие его убрать: в его квартиру была брошена бомба, не достигшая, однако, цели; она запуталась в портьере окна, не дала достаточно распространенного удара, и Баклушин, спавший случайно в другой комнате, отделался только ушибом руки. Улик не было, виновных не обнаружили, но по приказу Баклушина были арестованы два молодых рабочих, стоявшие во главе антибольшевистского движения, и расстреляны самим Баклушиным на дворе Совдепа.