1919

— Это какие-то неправильные немцы, я думал, у Вилли уже закончились такие жесткие парни. Уильям, хотя бы примерно, сколько их там осталось? Или ваше честное слово запрещает вдаваться в такие подробности?

— Не запрещает, но я не могу сказать с точностью, — замялся Дрегер. — Мы там мало что видели, в основном просто отбивались. Я бы сказал, что там изначально был или очень «худой» полк, или средненький батальон. Теперь, конечно, их не прибавилось. С оружием тоже плохо, нас выбивали почти что штыковыми атаками в стиле «бега к морю». Те, кого я видел сейчас, — измождены и вымотаны до предела, но дезертиров или истериков я не заметил. Если не придумывать, то… — Лейтенант задумался, добросовестно собирая воедино свои наблюдения и мысли. — …То думаю, они надломились, но кусаться еще могут и будут.

— Тогда самое время выслушать их командира. Будете присутствовать?

— Нет, я, пожалуй, пойду, — с большой неохотой ответил Дрегер. — Честное слово есть честное слово. Если вы договоритесь, я не понадоблюсь. Если нет… Нас осталось семеро, и двое очень плохи, у одного сильные ожоги. Я нужен там.

— Идите, — напутствовал его майор. — Надеюсь, еще до утра мы встретимся и поговорим в более располагающей обстановке.

Немец был почти таким, как и ожидал увидеть Натан — среднего роста, худой, можно сказать, на грани истощения — с впалыми щеками и глубоко ввалившимися глазами. Рассмотреть подробнее черты лица, знаки отличия, определить возраст не представлялось возможным — по степени «чистоты» гунн казался близнецом Дрегера. Он очень сильно хромал, но двигался сам, без палки или костыля.

Натан заложил руки за спину, стараясь унять легкую дрожь пальцев и скрыть нервозность. Ему очень хотелось поскорее закончить затянувшуюся эпопею с «Фортом» — слишком дорого она стоила ему и его бойцам. Майор буквально всем телом чувствовал сквозь мундир взгляды скрывавшихся во тьме бошей, держащих его на прицеле. Неожиданно ему подумалось, что поза может показаться чрезмерно вызывающей, высокомерной. Секунду Натан размышлял, не принять ли другую, но решил, что, в конце концов, это немец пришел просить о мире, а не наоборот. Vae victis,[122] и пусть все остается как есть.

— Я есть… — Немец решил начать первым, но слова чужого языка с трудом вырывались из его уст. — Есть лейтенант…

— Говорите по-немецки, я хорошо понимаю ваш язык, — предложил Натан. — Я майор Натан Хейг.

— Я лейтенант Фридрих Хейман, — с видимым облегчением ответил немец и умолк, напряженно шевеля губами, словно проговаривая невысказанное. Майор терпеливо ждал, но Фридрих Хейман молчал, по его лицу буквально волнами ходили валики мышц, выдавая крайнее душевное смятение.

— Что вы хотите? — Натан решил, что пауза затянулась и пора положить ей конец.

— Мы… хотим закончить баталию, — с усилием проговорил немец. Каждое слово давалось ему с огромным трудом, словно забирая с собой часть души говорившего. — Мы хотим уйти.

— Что? — не понял майор. — Вы сдаетесь?

— Нет, — резко ответил Хейман и повторил: — Мы хотим уйти.

Натан в замешательстве потер подбородок, щетина чувствительно уколола подушечки пальцев.

— Вы просто хотите уйти? — уточнил он, решив, что ослышался или наскоро выученный немецкий оказался не так хорош, как ему думалось.

— Да, — ответил немецкий офицер и быстро заговорил, нанизывая торопливые слова на нить мысли, как бусины на короткую нить: — Мы устали воевать, мы хотим уйти. Если будете штурмовать дальше — сомнете, но мы заберем еще многих ваших. Пропустите нас, мы уйдем.

Хейман махнул рукой за спину, туда, где приглушенно грохотала артиллерия и мириады вспышек расцвечивали чернильное ночное небо яркими цветами.

— Мы уйдем, — повторил он. — Забирайте шверпункт.

Наверное, никогда майор не испытывал столь сильного искушения поддаться на самое простое и легкое решение. Никогда… И так же, как тяжело было гунну просить о пропуске, так же тяжело оказалось для Натана ответить ему единственно возможным образом:

— Нет.

Лейтенант склонил голову, исподлобья рассматривая оппонента пытливым взором.

— Вы устали, а вот нам нравится воевать, — уточнил майор. — Мы примем капитуляцию и обойдемся с вами по правилам и обычаям войны. Но на большее не рассчитывайте. Да и некуда вам уходить — ваш шверпункт уже в глубоком тылу.

Хейман помолчал, нахмурив брови, его черные пальцы стиснули пряжку ремня.

— Не можем, — произнес он наконец. — Честь немецкого солдата не позволяет просто взять и сложить оружие.

— Увы, вы ошибаетесь, — вымолвил Натан. — Честь — это привилегия победителей. Побежденный может сохранить лишь немного достоинства.

Немец метнул в него взгляд, полный яростной ненависти, так что Натан едва не отшатнулся, лишь невероятным усилием воли сохранив внешнее спокойствие и невозмутимость.

— Тогда мы устроим вам кровавую баню! — прохрипел лейтенант. — Мы погибнем, но и вам мало не будет! — Он резко взмахнул руками, словно охватывая все поле боя, черными контурами проступавшее вокруг. — Смотрите, сколько ваших трупов и техники. Будет больше!