1919

В течение следующих трех дней в Риме только и было разговоров, что о визите президента Вильсона. Дик получал пригласительные билеты на всевозможные официальные приемы, выслушал множество речей на итальянском, французском и английском языках, видел множество цилиндров и орденов, множество раз козырял, и у него ныла спина от вечного стояния навытяжку. На римском Форуме он стоял совсем близко к группе, окружавшей президента, и слышал, как коренастый черноусый мужчина говорил, указывая на развалины храма Ромула, жестко выговаривая английские слова:

- Все, что вы здесь видите, имеет близкое касательство к событиям великой войны.

Наступила тишина, сановники, стоявшие поодаль, навострили уши, чтобы услышать ответ мистера Вильсона.

- Это верно, - ответил мистер Вильсон размеренным голосом, - и мы должны рассматривать эти развалины не как мертвые камни, но как бессмертные символы. - Одобрительный шепот пробежал по окружающей его толпе. Итальянец заговорил несколько громче. Все цилиндры наклонились под одним углом. Садовники ожидали ответа итальянца.

- Америка, - сказал он с легким поклоном, - владеет еще более великим сокровищем, но оно скрыто в ваших сердцах.

Цилиндр мистера Вильсона возвышался очень прямо и неподвижно на фоне изъеденных временем колонн и бесконечных рядов тесаного камня.

- Да, - ответил мистер Вильсон, - более всего американцы гордятся тем, что им удалось на деле проявить ту необъятную любовь к человечеству, которая заложена в их сердцах.

Пока президент говорил, Дик сумел разглядеть его лицо из-за петушиных перьев каких-то итальянских генералов. Это было серое, каменное, холодное лицо, все в глубоких бороздах, как эти рифленые колонны, очень длинное под цилиндром. Легкая улыбка в углах рта казалась пририсованной впоследствии. Вся группа прошла дальше, и слова перестали быть слышны.

Вечером в пять часов, встретившись с Энн-Элизабет в квартире Эда, он должен был рассказать ей все подробно про официальные приемы. Он сказал, что он ничего не видел, кроме золотого изображения волчицы, кормящей грудью Ромула и Рема, в Капитолии, где президенту подносили римское гражданство, а потом - его лицо на Форуме.

- Страшное лицо! Клянусь богом, это лицо пресмыкающегося, не теплокровного существа, а, может быть, лицо одного из государственных мужей древнего Рима с гробницы на Via Appia... Знаешь, кто мы такие, Энн-Элизабет? Мы - римляне двадцатого века. - Он засмеялся. - А я всегда хотел быть греком.

Энн-Элизабет, страстная поклонница Вильсона, сначала рассердилась на него. Он нервничал и был возбужден и все говорил и говорил без конца. На этот раз она нарушила свой обет и выпила вместе с ним горячего рому, так как в комнате было ужасно холодно. Выглядывая из окна, они видели при свете уличных фонарей угол Испанской лестницы и колышущиеся, ползущие взад и вперед толпы.

- Ей-богу, Энн-Элизабет, прямо страшно подумать... Ты не знаешь, что чувствует народ - народ, молящийся за него в крестьянских хижинах... Ах, мы ничего не знаем и топчем их ногами... Разгром Коринфа... Они думают, что он даст им мир, вернет им их уютный, довоенный быт. От всех этих речей прямо тошнит... О господи, дай нам остаться людьми, покуда сил хватит... не иметь глаз пресмыкающегося, и каменного лица, и чернил в жилах вместо крови... Будь я проклят, я не хочу быть римлянином.

- Я знаю, что ты хочешь сказать, - сказала Энн-Элизабет, ероша его волосы. - Ты художник, Дик, и я тебя очень люблю. Ты мой поэт, Дик.

- Ну их всех к черту, - сказал Дик и обнял ее.

Несмотря на выпитый ром, Дик, раздеваясь, очень нервничал. Она задрожала, когда он лег в кровать рядом с ней. Все прошло гладко, только она потеряла довольно много крови, и они не получили особенного удовольствия. Потом, за ужином, они не знали о чем говорить. Она рано ушла домой, и Дик понуро бродил по улицам среди возбужденных толп, и флагов, и иллюминаций, и мундиров. Корсо было полно народу, Дик зашел в кафе, и там его приветствовала компания итальянских офицеров, во что бы то ни стало желавшая угостить его. Один из них, молодой человек с оливковым цветом лица и очень дядиными черными ресницами, по имени Карло Хугобуони, особенно подружился с ним, все время угощал его и водил по всем столикам, представляя своим знакомым в качестве il capitan Salvaggio Ricardo [капитан Спаситель (итал.)]. Было сплошное asti spumante [шипучее вино (итал.)], и Evviva gli americani [да здравствуют американцы (итал.)], и Италия irredenta [неосвобожденная (итал.)] (*90), и мистер Вильсон, спасший civilta [цивилизация (итал.)], и Evviva la pace [да здравствует мир (итал.)] и в конце концов Дика повели к bella ragazza [красотки (итал.)]. К величайшему удовольствию Дика, в том доме, куда его привели, все барышни были заняты, и ему удалось улизнуть к себе в гостиницу и лечь в постель.