1919

Когда он вышел из подземки, вдоль всего Бродвея тянулись красные, белые и синие полосы флагов, на обоих тротуарах стояли толпы клерков, стенографисток и рассыльных. Фараоны на мотоциклах очищали мостовую. Издали, со стороны Беттери, послышались звуки военного оркестра, игравшего "Пусть пылают очаги". У всех были раскрасневшиеся и счастливые лица. Трудно было удержаться и не зашагать в такт музыке в это светлое летнее утро, пахнувшее гаванью и кораблями. Ему приходилось все время твердить слова: это те самые люди, которые посадили в тюрьму Дебса, это те самые люди, которые расстреляли Джо Хилла, которые убили Франка Литтла113, это те самые люди, которые избивали нас в Эверетте, которые намерены десять лет гноить меня в тюрьме.

Негр-лифтер, поднимавший его, осклабился; "Они уже идут, мистер?" Бен покачал головой и нахмурился.

В конторе было чисто и светло. У телефонистки были рыжие волосы и золотая звездочка на груди. Над входом в кабинет Стайна висел американский флаг. Стайн сидел за письменным столом и беседовал с каким-то молодым человеком аристократического вида, в твидовом костюме.

- Бен, - весело сказал Стайн. - Познакомьтесь, это Стив Уорнер. Он только что из Чарлстона, отсидел год за уклонение от воинской повинности.

- Неполный год, - сказал молодой человек, поднимаясь и протягивая руку. - Меня выпустили досрочно за хорошее поведение.

Бену он не понравился - твидовый костюм, дорогой галстук, вдруг он вспомнил, что на нем самом такой же костюм. Это его рассердило.

- Ну как там? - спросил он холодно.

- Не так плохо, я работал в парниках... Со мной обращались довольно сносно, когда узнали, что я уже побывал на фронте.

- Вы были на фронте?

- В санитарном отряде... Меня считали чуточку помешанным. Вообще было чрезвычайно поучительно.

- С рабочими обращаются иначе, - гневно сказал Бен.

- А теперь мы по всей стране поднимаем компанию за освобождение прочих ребят, - сказал Стайн, вставая и потирая руки. - Начиная с Дебса... Увидите, Бен, вы там пробудете недолго... Народ уже приходит в себя.

Звуки духового оркестра доносились с Бродвея, и ритмичный топот проходящих солдат. Все бросились к окну.

Вдоль длинного серого ущелья улицы веяли флаги; кольца телеграфных лент и бумажные фестоны сверкали в рыжем солнечном свете, извивались в тени, люди орали до хрипоты.

- Идиоты, - сказал Уорнер, - все равно пехоте не забыть дисциплинарный батальон.

Моррис Стайн отошел от окна, его глаза как-то странно сияли.

- У меня такое чувство, словно я что-то пропустил.

- Ну, мне пора, - сказал Уорнер, опять протягивая руку. - Вы здорово влипли, Комптон, что и говорить... Но не забывайте ни на минуту, что мы будем работать день и ночь, чтобы вытянуть вас... Я уверен, что общественное мнение изменится. Мы возлагаем большие надежды на президента Вильсона... В конце концов, он до войны вел себя вполне прилично.

- Я думаю, что если уж кто меня освободит, так это рабочие, - сказал Бен.

Уорнер вопросительно поглядел на него. Бен не улыбнулся. Одну секунду Уорнер нерешительно стоял перед ним, потом опять пожал ему руку. Бен не ответил на это пожатие.

- Будьте счастливы, - сказал Уорнер и вышел из кабинета.

- Кто он такой? Либеральный студент? - спросил Бен Стайна. Стайн кивнул. Он углубился в какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.

- Да... Умный парень, Стив Уорнер... В библиотеке есть книги и журналы... Через две-три минуты я буду свободен.

Бен пошел в библиотеку и взял там Гражданский кодекс. Он читал и читал мелкую печать. Когда Стайн зашел за ним, он не мог вспомнить, что он читал и много ли времени прошло. Идти по Бродвею было очень трудно из-за толпы, и духовых оркестров, и бесконечных рядов марширующих солдат в военной форме и в стальных шлемах. Стайн заставил его снять шляпу, когда мимо них под звуки флейт и барабанов проплыло полковое знамя. Он держал шляпу в руке, чтобы больше не снимать ее. Он глубоко вдохнул пыльный солнечный уличный воздух, насыщенный запахом женских духов и газолиновыми испарениями грузовиков, тащивших тяжелые орудия, насыщенный смехом и криком и шарканьем и топотом, потом темный подъезд Федерального суда поглотил их.

Бен облегченно вздохнул, когда все кончилось и он очутился вдвоем с полицейским в поезде, шедшем в Атланту. Полицейский был крупный сумрачный мужчина с синеватыми мешками под глазами. Наручники резали Бену кисти, и тот снял их; только когда поезд останавливался на какой-нибудь станции, вновь надевал их.

Бен вспомнил, что сегодня день его рождения, ему минуло двадцать три года.

НОВОСТИ ДНЯ XLI