1923 год

Алексей Толстой, аристократический стилизатор старины, у которого графский титул не только в паспорте, но и в писательской чернильнице, подарил нас «Аэлитой», вещью слабой и не оригинальной. После Уэлльсовских фантазий, после интереснейших утопий А. Богданова, полет фантазии Толстого кажется невысоким. Настроение, пронизывающее роман, настолько пассивно, настолько сантиментально, что вызывает досаду. И напрасно некоторые товарищи думают, что роман спасается фигурой Гусева. Как и большинство непролетарских писателей, Алексей Толстой из всей нашей революции сумел выхватить лишь образчик стихийного бунтарства. Гусев, показанный в окружении коммунистов, обуздывающих бунтарскую стихию и твердо идущих к цели, был бы правдивым и ярким типом. Гусев, показанный рядом с опустошенным душевно и безнадежно надломленным интеллигентом Лосем; Гусев, призванный персонифицировать Октябрьскую революцию, превращается в неверный, искажающий символ. И заключительный аккорд «Аэлиты», — эта междупланетная любовная переписка, лучше всего вскрывает фальшь романа, лучше всего доказывает, что «Аэлита» чужда пролетариату.

Еще незначительнее, еще никчемнее рассказ того же Толстого «На рыбной ловле», напечатанный, разумеется, в «Красной Нови». «Содержание» таково: некий Иван Степанович, сидя с удочкой, рассказывает автору случившуюся, яко бы, в глухом провинциальном советском городке фантастическую историю с русалкой, околдовавшей портного. Один из эпизодов тургеневского «Бежина луга», перенесенный в обстановку Октябрьской революции и, естественно, выглядящий каким-то нелепым наростом, совершенно не вяжущимся с фоном, на котором развертывается действие! И кому нужен этот барский анекдот? Алексей Толстой, даже и превращаясь из эмигранта в «попутчика», пока еще не обнаруживает способности дать то, чего требует от него эпоха, чего требует от него пролетарский читатель.

3. «Попутническая» поэзия

Куда более значительны творческие итоги «попутчиков». В области стихов они менее интересны, чем в области беллетристики. Некоторые признаки оригинального дарования, а порою довольно солидное версификаторское умение за истекший год проявила Вера Инбер. Ее парадоксальные стихотворные повестушки чеканны, легки, занимательны, пронизаны иронией, но подлинного «духа» революции в них искать не приходится. Что общего, например, имеет «Сеттер Джек», эта своеобразная баллада о собачьем Василии Шибанове, с идеологией и психикой творящих революцию пролетарских масс? Почему рабья смерть сеттера Джека, совершенно не понимавшего происходивших событий, но до конца преданного господину, возвеличивается, как истинно-человеческий поступок? Этого, вероятно, не об'яснит и редакция «Красной Нови».

На самые грустные размышления наводят стихи, опубликованные в прошлом году Николаем Тихоновым. Этот молодой поэт с первых же шагов обнаружил крупный талант. Воспитанный на Гумилеве, он удачно перенял мощную тяжесть, прочную сколоченность и твердое спокойствие стихов своего учителя. Суровость и порой жестокость нашей эпохи нашла себе в Тихонове талантливого выразителя. Но истинный смысл великих битв, творческая и организующая пролетарская струя в революции остались для Тихонова за семью замками. Бунтарскую сторону революционного процесса Тихонов еще мог схватить, — об этом свидетельствует его великолепный «Перекоп», его любопытный «Махно», наконец, его изумительный «Сами», вещь, выше которой не поднялось творчество Тихонова. Но когда поэт подошел к задаче показать нашу эпоху в ее динамике, воплотить те черты революции, которые обеспечили ей победу, выявить лицо подлинного творца революции — пролетариата, он спасовал и покатился по наклонной плоскости. И прошлогодние стихи его, появившиеся в «Красной Нови» и других журналах, представляют сплошь и рядом набор звонких слов и строк, почти не связанных друг с другом, часто лишенных простого смысла, порой напоминающих философские трактаты, которые пишутся иногда клиентами сумасшедшего дома. Большая, в 8 страниц, поэма «Шахматы» прекрасно характеризует этот опасный упадок поэзии так много обещавшего Тихонова. Поэт не пошел навстречу пролетарской литературе и потому покатился в болото голого, ненужного версификаторства.

Еще менее значительны стихотворные годовые итоги таких «попутчиков», как Орешин, Клычков и др.

4. «Попутническая» проза