1923

Заведение. Там было по утреннему пусто и чисто . Только инструменты, оставленные музыкантами лежали на столиках, близких к эстраде. Николай тяжело опустился на стул, и распорядился для себя мясом, предоставив Надьке решать самой, что и как она будет есть. Он облокотился на стол и стал глядеть в окно. Настроение портилось невозвратно. Наверное реакция на все эти фантастические передряги. Достало всё, подумал он. Я как актер статист в плохой пьесе с известным концом. Он и раньше то не очень любил идею божьей предопределённости, но тут весь её ужас навалился на него, почти физически вжимая в землю. Он ведь знал, что будет впереди, и нечего не мог сделать. Он знал, что всё это разнообразие НЭПА кончится коллективизацией, которая окончательно переломит хребёт стране, что Аршинова уберут из органов в конце 20-х, и хорошо ещё, если на пенсию, а не пристегнут к какой-нибудь «Промпартии». Что дети, которые бегают за окном, лягут под танками немецкой армии в 41, а из поколения этого, 1923 года, с войны вернётся всего 8%. Это знание давило. Как кредитор. Неожиданно это сравнение развеселило его. Будем бороться, в который раз за последний год грустно подумал он.

Ему давно уже принесли мясо, и Надька куда-то ушла, а он всё сидел, чувствуя усталость и боль. Рядом на столике сиротливо лежала гитара, и когда официант взял её уносить, Николай очнулся.

— Дай-ка её на минутку неожиданно для себя сказал он. Он попробовал лад, и негромко заиграл повторяя про себя слова

«По земле бушуют травы
Облака плывут как павы
И один, который справа
Это я, и мне не надо славы»

Ощущение будущих трагедий не уходило, наоборот, стало острее, и он запел гамзатовских журавлей. Он не видел, как неожиданно остановился официант, и, осторожно поставив посуду, замер, вслушиваясь в простые, но такие близкие каждому слова этой песни. Ведь неважно, какая это конкретно война. Убивают везде одинаково. Он не видел, как вернулась Надька, и не доходя до столика, остановилась, прислонившись к стене. А перед глазами стояли синие горы Кавказа, в ушах бился вертолётный рёв, и жёлтая пыль горного серпантина снова была страшно рядом, а очки были разбиты, и он ничего не видел, кроме силуэтов людей с оружием, подходящих к его подорванной машине. Он тогда был готов умереть, хотя был на гребне успеха и дела ещё шли хорошо. Но пронесло. А это чувство готовности осталось и сильно помогало переживать дальнейшие неприятности. Потом он спел Егоровские «облака» и «комбата».

Внезапно всё кончилось. Он увидел, что твориться вокруг и ему стало стыдно. Распелся, сокол, подумал он, доставая деньги за завтрак. Как в дешёвом романе. Надо тебе это?

— Пошли, кивнул он Надьке, всё ещё стоящей у стены. Она потрясённо посмотрела на него, и дождавшись, когда он подошёл, пошла рядом. Они шли молча, наконец она спросила

— Это ты сочинил?

— Нет конечно. Откуда. Просто знакомые песни.

— А что грустишь?

— Так. Настроение.

— Может поднять? - это прозвучало ужасно деловито.

— Обязательно, грустно улыбнулся он. Только попозже.

У канала Грибоедова, на том же месте, стояли лодочки, правда моторок не почти не было. Они выбрали лодку с навесом, и медленно поплыли в сторону Новой Голландии. День распогодился и солнце, играя в прятки с облаками, сверкало на воде. На мостах стояли мамы с детишками, и детишки махали рукой, приветствуя путешественников. Николай неожиданно, увидел совсем другой город. Город других людей, других зданий. Соразмерность империи, которую он вдруг почувствовал поразила его. Он не мог себе это объяснить, но столичная Москва высотных зданий была символом великого напряжения, великого броска нации к мировому господству. А сейчас он увидел Питер - тоже столицу империи, но другой. Эта империя, отразившаяся в блеске летнего солнца на воде, не напрягалась, а спокойно осваивала пространство вокруг неё. Пространство до естественных границ - вдруг сформулировал он. Два океана, полоса пустынь и гор, да немецкий «Дранг нах остен» - вот что остановило Россию. «Россия сосредотачивается» - вспомнил он Горчакова, и внезапно время стало ему понятней. В том числе и его 2001 год. Россия готовится. И тогда и сейчас. Он правда, тут же запутался в этих понятиях - где какое, но ощущал, что понял совсем другое. Он понял своё место в этом процессе. Надо делать то, что хорошо для страны - сформулировал Николай. Для народа. Сталины приходят и уходят, а народ, великий русский народ, остаётся - перефразировал он известное изречение. И если укрепление государства даёт народу шанс - значит надо его укреплять. А если какие-то сволочи работают против - значит будем с ним бороться.

Конечно, как историк он понимал, что это всё можно также хорошо опровергнуть, как и доказать. Поэтому будем делать выбор сердцем. Если он конечно есть.

К Храму они подошли вовремя. Александр ждал их, прогуливаясь около входа.

— Ну что, как дела? - спросил Николай, глядя на витые переходы и изразцы.