1937

Расстрелами людей, вошедших в историю как вожди революционного большевизма, Сталин хочет представить мировой буржуазии «символ нового времени», свидетельство своего разрыва с идеей мировой революции и «национально-государственной зрелости». Такая политика отталкивает рабочий класс капиталистических стран от официальных коммунистических партий. Это не очень беспокоило бы Сталина, если бы он не боялся того, что западные рабочие найдут пути к IV Интернационалу. Поэтому он «кровью и грязью хочет отрезать передовым рабочим пути в ряды IV Интернационала. Это ещё одна цель Московского процесса» [151].

Описывая историю политических процессов последних лет, Седов подчёркивал, что все они были построены на трупе Кирова, вокруг которого сфабриковано уже четвёртое дело. Реальность убийства Кирова должна придать видимость реальности подготовке других покушений.

На основе официальных советских сообщений Седов приводил подсчёты, согласно которым в связи с убийством Кирова было осуждено 104 белогвардейца; 14 расстрелянных по делу «Ленинградского центра»; 19 жертв процесса «Московского центра»; 12 работников ленинградского управления НКВД; 78 привлечённых по делу «контрреволюционной группы Сафарова — Залуцкого»; 16 расстрелянных по приговору последнего суда; 12 человек, дела которых этим судом были выделены в особое производство; 40 человек, которые были названы на суде в качестве террористов. Подавляющее большинство из этих почти трёхсот человек не имело никакого отношения к убийству Кирова. Тем не менее все они «припутаны Сталиным к этому убийству, и неизвестно, сколько раз ещё Сталин вытащит труп Кирова и какое количество людей ещё обвинит в ответственности или причастности к этому убийству». За вычетом белогвардейцев, чекистов и лиц, расстрелянных вместе с Николаевым, остаётся более 150 человек, по преимуществу старых большевиков. «Если кому-нибудь нужно было бы составить список в 20—25 наиболее видных представителей большевизма, сыгравших наибольшую роль в истории партии и революции, ему можно смело рекомендовать взять за основу этот список» [152].

Отмечая, что на Западе не понимают, как старые революционеры могли выступить с лживыми признаниями на суде, Седов писал: «Мысленно при этом представляют себе Зиновьева или Смирнова не последнего периода, а героических годов русской революции. А с тех пор ведь прошло почти 20 лет, больше половины которых падает на термидорианский растленный сталинский режим. Нет, на скамье подсудимых сидели лишь тени Смирнова гражданской войны или Зиновьева первых лет Коминтерна. На скамье подсудимых сидели разбитые, загнанные, конченные люди. Перед тем, как убить их физически, Сталин искромсал и убил их морально». Поведение подсудимых на процессе было подготовлено логикой их политической эволюции после отречения от своих взглядов. Уже задолго до процесса они утратили стимулы к борьбе, помогая Сталину топтать себя в грязи. «Сталинское „искусство“ ломания революционных характеров заключалось в том, чтобы идти осторожно, постепенно толкая этих людей со ступеньки на ступеньку, всё ниже и ниже» [153].

Наглядным подтверждением этого Седов считал поведение Раковского, который отказывался капитулировать дольше других, а после своей капитуляции в 1934 году дошёл до того, что в дни процесса 16-ти выступил со статьёй, требовавшей расстрела «организаторов покушения на жизнь любимого нашего вождя тов. Сталина, агентов германского гестапо» [154]. Эта постыдная статья вызвала особое недоумение в среде западной социалистической интеллигенции, где Раковского хорошо знали и высоко ценили как старейшего деятеля международного рабочего движения, выдающегося дипломата и морально безупречного человека. Объясняя поступок Раковского, Седов писал: «Капитуляция — наклонная плоскость… Раз став на неё, нельзя не скатываться дальше, до самого конца… Половинчатой капитуляции сталинский абсолютизм не признаёт: или всё — или ничего, среднего не дано» [155].