1937

В 30-е годы это выражалось в форме непрерывной проверки идеологической чистоты, верности «генеральной линии», а по сути дела — личной преданности политической верхушки верховному лидеру или, по терминологии тех лет, «вождю». Зыбкость, относительность, произвольность таких критериев в условиях непрерывных политических зигзагов породила хаотические переживания будущих жертв политических процессов, обусловившие то, что Сталин называл «двурушничеством». Эти переживания, о которых за последние годы мы узнаем всё больше, стали по-настоящему иррациональными потому, что в жизни и сознании капитулянтов, возвращённых к политической деятельности, неразрывно сосуществовали два нравственно и психологически несовместимых слоя. С одной стороны реальная совместная (с их будущими палачами) работа, активное участие в хозяйственном, оборонном, культурном строительстве. С другой стороны — столь же реальное идейное и психологическое противостояние, остававшееся скрытым в силу отсутствия возможностей для выработки коллективных, основанных на взаимном доверии, оптимальных политических решений. В таких условиях рациональное политическое поведение затруднено, а скорее всего и вообще невозможно.

Не будем забывать и того, что результатом деятельности капитулянтов, как и ортодоксальных проводников «генеральной линии», являлись не только показатели несомненных успехов, достигнутых в области экономического и культурного строительства. К этим показателям надо внести фундаментальную поправку, подсчитав, насколько это возможно, социальную, человеческую цену их прироста, т. е. то, во что он обходился миллионам людей, их жизни, здоровью, личностному развитию. Именно социальная цена экономического роста является основным критерием, по которому люди оценивают власть.

Чем выше социальная цена преобразований, осуществляемых властью, тем сильнее давит на её носителей страх перед расплатой за допущенные ошибки, растёт стремление перенести эту расплату на других. В этом следует искать ключ к поведению и «победителей» и «побежденных» в тогдашней бюрократической верхушке.

В этой связи целесообразно сравнить политическую ситуацию 30-х годов с нынешней политической ситуацией. Сегодня внутривластные разборки не имеют идеологической формы, поскольку правящие структуры не обладают самой идеологией. Поэтому второй критерий — личной преданности — становится, как эти ни дико звучит, ещё сильнее, чем в 30-е годы. Но самое большое отличие связано с характером реформаторской деятельности, осуществляемой властью. Поскольку основным её направлением ныне является разрушение старых экономических, социальных и культурных структур, показатели экономического и социального развития непрерывно снижаются. Это означает, что социальная цена реформ росла бы даже при стабильных показателях смертности, заболеваемости, преступности, бедности и нищеты. А в существующей ситуации, когда эти показатели неуклонно растут, социальная цена реформ растёт экспоненциально.

Таким образом, с одной стороны, имеет место неуправляемый, вышедший из-под контроля власти рост социальной цены, а с другой — жёсткий внутривластный отбор. В этих условиях поведение правящей элиты приобретает не иррациональный (как может показаться на первый взгляд), а, наоборот, жёстко рациональный характер. Нагромождение противоречий, лжи, перебежек в «другой лагерь» и очевидной безнравственности, которое многими воспринимается как иррациональность, на самом деле представляет собой результат взаимодействия и столкновения предельно рациональных решений и поступков современных политиков. Они то и дело совершают жестокие и нелепые ошибки, но метания Бухарина или Радека не могут не представляться им смешными и непонятными.

Если переживания и поведение подсудимых политических процессов 30-х годов привлекали и ещё долгие годы будут привлекать внимание миллионов людей и всё-таки для многих будут продолжать оставаться загадкой, то в поведении современных политиков ей места нет. Это поведение построено на рациональных схемах, своекорыстном расчёте и индивидуальном интересе. Поражает здесь только одно: как люди, освободившиеся, по их собственным словам, от «коммунистического утопизма» и овладевшие «рационалистическим менталитетом современной цивилизации», смогли совершить за короткий срок столько ошибок и преступлений.

XI

От обвинений в терроре — к новым амальгамам

Пока Бухарин и другие капитулянты, остававшиеся на свободе, томились в неизвестности о своей дальнейшей участи, в печати развёртывалась шумная кампания, ставившая целью расширить круг преступлений, в которых обвинялись «троцкисты» и «правые».

На первом московском процессе подсудимые были обвинены только в террористической деятельности. Сталин полагал, что такое обвинение, вполне достаточное для вынесения смертных приговоров, будет выглядеть вполне правдоподобным в глазах общественного мнения, которое не увидит ничего невероятного в том, что потерпевшие поражение политические лидеры решились на такое крайнее средство, как террор, чтобы вернуть утраченную ими власть.