1937

На кемеровском процессе была сконструирована «троцкистско-диверсионная группа», образованная путём объединения троцкистов с «враждебно настроенными к Советской власти инженерно-техническими работниками» во главе с инженером Пешехоновым, осуждённым по шахтинскому процессу на 3 года ссылки. Помимо восьми советских инженеров, подсудимым был немецкий специалист Штиклинг, обвинённый в связи с гестапо и с «должностным лицом одного из иностранных государств, проживающим в Новосибирске». Роль Штиклинга сводилась к передаче другим подсудимым директив о вредительской деятельности «по заданию разведывательных органов одного из иностранных государств».

В качестве свидетелей на процессе выступали беспартийный инженер Строилов, а также бывшие оппозиционеры Дробнис и Шестов, дела которых были «выделены в особое производство». Они показали, что диверсионная группа на шахте «Центральная» действовала под непосредственным руководством подпольного троцкистского центра Западной Сибири во главе с Мураловым — «особо доверенным агентом Троцкого». В свою очередь западносибирский центр «получал диверсионно-вредительские и террористические задания от члена общесоюзного троцкистского центра и ближайшего помощника Троцкого Пятакова».

Шестов и Дробнис, объявленные «руководителями диверсионной деятельности троцкистов в Кузбассе», показали, что они получали от Пятакова директивы «выводить из строя предприятия и ослаблять обороноспособность страны», организуя взрывы и пожары в шахтах. Помимо этого, на процессе говорилось о том, что Пятаков дал поручение Шестову организовать террористические акты против членов Политбюро в случае их приезда в Западносибирский край, а также против секретаря Западносибирского крайкома Эйхе.

Прокурор Рогинский подчёркивал на процессе, что «интересы троцкистов сомкнулись с интересами международной буржуазии и фашизма. Осуществление диверсий и вредительства — долговременная задача зарубежного центра оппозиции, находившаяся в полном соответствии со стремлением международных финансовых кругов и фашистских правительств». В развитие этого положения «Правда» в статье «Справедливый приговор» указывала, что «нити от бандитов, совершивших кемеровское злодеяние, тянутся… за границу, к Троцкому и его сыну» [249].

Отмечая, что «новым» на Кемеровском процессе было обвинение «троцкистов» во вредительстве и диверсиях, Л. Седов писал: «Это новое есть на самом деле возврат к очень старому: столь модным в своё время в СССР вредительским процессам, с той только разницей, что в качестве вредителей в прошлом фигурировали инженеры-специалисты, теперь же старые большевики, бывшие руководители партии, государства, хозяйства» [250].

Все девять подсудимых «кемеровского процесса» были приговорены к расстрелу. Помимо них, в качестве «троцкистов-диверсантов» на процессе было названо восемь человек, выведенных спустя два месяца на процесс по делу «антисоветского троцкистского центра»,— Пятаков, Муралов, Дробнис, Шестов, Богуславский, Норкин, Строилов и Арнольд.

XIV

Декабрьский пленум ЦК

Новой вехой в развязывании террора стал декабрьский пленум ЦК 1936 года, одной из главных задач которого было создание «дела Бухарина — Рыкова».

В преддверии этого пленума более реалистически относился к происходящему Рыков, тогда как Бухарин ещё сохранял иллюзии о возможном просвете в своей судьбе. По свидетельству Лариной, он искренне обрадовался, узнав о замене Ягоды Ежовым. «Бухарину представлялось тогда, как это теперь ни кажется парадоксальным, что Ежов, хотя человек малоинтеллигентный, но доброй души и чистой совести. „Он не пойдёт на фальсификацию“,— наивно верил Н. И. до декабрьского пленума» [251].

Благоприятный перелом Бухарин усмотрел и в событии, происшедшем в день празднования годовщины Октябрьской революции. Вскоре после того, как он занял на гостевой трибуне место, находившееся рядом с Мавзолеем, к нему подошёл красноармеец со словами: «Товарищ Сталин просил передать, что Вы не на месте стоите. Поднимитесь на Мавзолей». Бухарин был польщён этим знаком благосклонности Сталина и надеялся, что сумеет, наконец, переговорить с ним. Однако Сталин стоял вдалеке от него и покинул трибуну до окончания демонстрации.

Тот же праздничный день оказался весьма тревожным для Рыкова. Перед уходом на торжественное заседание в Большом театре ему показалось, что он потерял присланный ему пригласительный билет. Рыков крайне нервно отреагировал на это обстоятельство, сказав родным, что его отсутствие на заседании может быть истолковано как демонстрация протеста, этот факт смогут раздуть и предъявить ему новые обвинения [252].