1937

Однако только эти соображения не могли играть определяющей роли в организации Сталиным чудовищного аутодафе, жертвами которого стали миллионы людей. Столь же несостоятельной была версия, объяснявшая расправу над «троцкистами», равно как и продолжение Троцким борьбы, личной враждой между Сталиным и Троцким. Эта версия реакционной печати 30-х годов в последние годы оказалась реанимированной российскими демократами. Так, Волкогонов, меряя борьбу левой оппозиции против сталинизма мерками беспринципной грызни между Горбачёвым и Ельциным, неоднократно повторяет, что «абсолютное неприятие сталинизма» Троцким объяснялось его личной ненавистью к Сталину [352].

Между тем Троцкий ещё в 1937 году выдвинул достаточно убедительные аргументы, разрушающие эту версию. Называя поверхностным, нелепым и абсурдным сведение борьбы оппозиции против бюрократического абсолютизма к борьбе за личную власть между Сталиным и Троцким, он рассматривал эту проблему не со стороны Сталина, а со стороны его многочисленных противников из рядов левой оппозиции. «Многие десятки тысяч так называемых „троцкистов“,— писал он,— подвергались в СССР в течение последних тринадцати лет жестоким преследованиям, отрывались от семей, от друзей, от работы, лишались огня и воды, нередко и жизни — неужели всё это ради личной борьбы между Троцким и Сталиным?» [353]

Одним из главных мотивов, побудивших Сталина к организации московских процессов, выступало стремление устранить Троцкого с политической арены. «Если Сталин взял на себя работу Каина по отношению к Зиновьеву, Каменеву и другим, то не потому, что смерть их была ему нужна сама по себе… Трупы Зиновьева и Каменева для Сталина — прежде всего ступеньки к Троцкому» [354]. Такой же ступенькой стали и главные подсудимые второго процесса — Радек и Пятаков, которые в отличие от лидеров зиновьевской оппозиции, остававшихся после 1927 года на политических задворках, были приближены Сталиным к власти. Пятаков и Радек «были верными орудиями в руках Сталина, который очень дорожил ими, потому что они умнее и образованнее всех его ближайших сотрудников. Но у него не было других видных, известных экс-троцкистов, которых он мог бы пустить в дело для нового демонстративного процесса. Он оказался вынужден пожертвовать Пятаковым и Радеком» [355].

Между расправой над «экс-троцкистами» и политической дискредитацией Троцкого существовала двухсторонняя связь. «Сталину нужно было пожертвовать десятками бывших своих товарищей, чтобы создать фантастическую фигуру контрреволюционного сверхзаговорщика Троцкого. А затем он воспользовался этой фигурой для расправы со всеми своими противниками» [356]. Эта «диалектика подлога» выросла из страха Сталина перед ростом влияния Троцкого за рубежом и ростом оппозиционных, «троцкистских» настроений в СССР. В обоих случаях Сталин руководствовался не только личной ненавистью к «разоружившимся» и не «разоружившимся» деятелям левой оппозиции, от которых он в прошлом получил немало сокрушительных идейных ударов, но в первую очередь интересами классовой, политической борьбы. Большой террор и его необходимая составная часть — показательные процессы над бывшими лидерами оппозиции имели глубокие социальные и политические причины.

Первая и главная из этих причин и соответственно — целей Сталина вытекала из непримиримых противоречий социальных интересов. Эти противоречия, раздиравшие всю общественную жизнь Советского Союза, были порождены возникновением «нового привилегированного слоя, жадного к власти, жадного к благам жизни, боящегося за свои позиции, боящегося масс и смертельно ненавидящего всякую оппозицию» [357]. Этот слой превратил режим Советов в бюрократическую тиранию. Результатом перерождения политического режима стало изменение социальной структуры общества и власти, которая пришла в противоречие с целями Октябрьской революции, состоявшими в том, чтобы «установить общество без классов, т. е. без привилегированных и без обездоленных. Такому обществу не нужно государственное насилие. Основатели [большевистского] режима предполагали, что все общественные функции будут выполняться посредством самоуправления граждан, без профессиональной бюрократии, возвышающейся над обществом» [358]. Реальное же развитие советского общества пошло по прямо противоположному пути: бюрократия узурпировала власть народа, сосредоточила в своих руках распоряжение всеми богатствами страны и установила для себя привилегии, растущие из года в год.