1937. АнтиТеррор Сталина

С 1935 г. «единственно реальным представлялся «дворцовый переворот», подготовляемый правыми совместно с работниками НКВД, и, наконец, изменение положения могло наступить в результате тяжелой, напряженной войны в СССР, особенно в случае поражения». Но, по оценкам советских военных, Германия была слишком слаба, чтобы нанести поражение СССР. Это рассуждение нужно, чтобы вернуться от темы переворота к главной «тенденции следствия», направленной против Троцкого: с 1935 г. он настаивал на организации поражения СССР в войне с лучшим другом троцкистов Гитлером.

Современный исследователь С.Т.Минаков пишет о взглядах Тухачевского: «Его отношение к политической власти носило характер аристократическиснисходительный, порой пренебрежительный, несколько богемный, «ироничный»… Были ситуации, когда он оказывался на грани «покушения на власть», однако нужна она была ему… как одно из множества иных средств получения самого (сильного. — А.Ш.) из «аристократических удовольствий» — удовольствие Войны». Очередное разоблачение, далеко не первое, тоже могло восприниматься Тухачевским иронично, как некая игра, почти штабная. Да, с переворотом не получилось. Придется вести грядущую войну под командованием Сталина. Надо теперь играть по его правилам. Но ведь нельзя же всерьез поверить, что Сталин собирается выиграть войну без своих лучших военачальников. Это вам не жалкие «политиканы» Зиновьев и Каменев…

* * *

Получив показания, Сталин мог позволить себе выступить на расширенном заседании Военного совета 2 июня. Казалось бы, Сталин мог говорить уверенно и грозно, форсируя террористические призывы по сравнению с февральско-мартовским пленумом. Не для того ли разыгрывался весь «спектакль»? Но нет. Линия предыдущего пленума на время забыта. «Трудно назвать другую сталинскую речь, которая была бы столь сумбурной, как это его выступление»,[304] — справедливо констатирует В. Роговин. Сталин явно растерян и настроен в отношении общества примирительно. Давая характеристику обнаруженному заговору, вождь возражает тем товарищам, которые утверждают, что можно искать причины предательства в социальном происхождении разоблаченных генералов: «не каждое лицо из данного класса может вредить».[305] Ведь и Ленин был дворянином. И не в том дело, что кто-то когда-то состоял в троцкистской оппозиции. Член Политбюро ЦК А. Андреев голосовал в 1921 г. за Троцкого. Да и Дзержинский иногда был с Троцким против Ленина. «Он не был человеком, который мог быть равнодушным в чем-либо». За это не надо наказывать (вскоре начнется тотальное уничтожение «недобитых» представителей «враждебных классов», а в 1938 г. Сталин припомнил Бухарину конфликт с Лениным, который простил Дзержинскому). Следовательно, не нужно бояться массовой чистки в армии и обществе по признаку классового происхождения и принадлежности к троцкистской оппозиции в прошлом. Это — явное отступление по сравнению с линией февральско-мартовского пленума. Сталин отступал только тогда, когда видел угрозу своей власти.

Во всяком случае, теперь Сталин понял, что главная угроза — вовсе не в троцкистах: «Я знаю некоторых не троцкистов, они не были троцкистами, но и нам от них никакой пользы не было. Они по-казенно-му голосовали за партию». Это не отменяло антитеррористическую операцию, но делало ее частью решения более широкой задачи, о которой Сталин пока не сообщил слушателям.

Социальная сущность заговора, по мнению Сталина, вообще находится вне страны, поскольку он финансировался германскими фашистами. Многие участники были завербованы «по бабской части». В итоге они хотели «сделать из СССР вторую Испанию», то есть поднять профашистский мятеж. Этот пример был у всех перед глазами.

Сталин концентрирует обвинения на шпионаже в пользу Германии. Это понятно — нужно скомпрометировать арестованных военачальников. Если говорить о подготовке переворота, то возникнет вопрос о мотивах, которые могут вызвать у других офицеров симпатию. Мотивы шпионажа низменны. К тому же, по наблюдению А. Колпакиди и Е. Прудниковой, «шпионская организация, в отличие от «военной партии», «военной организации», не может быть большой».[306] Значит, она ликвидирована почти целиком, арестов больше не будет. И к тому же еще не разоблаченные сообщники должны ужаснуться — куда нас вовлекли! Впрочем, гарантии безопасности такое выступление Сталину не давало. Могли не поверить по-делыцики в шпионскую версию. Но должны были поверить, что Сталин верит. А значит, есть время, шанс выжить, а может быть, восстановить связи.

Но Сталин не удерживается на обвинениях в шпионаже, то и дело «сбивается» на переворот. Принадлежность к заговору некоторых «хороших людей» он объясняет тем, что те были чем-то недовольны и после переворота надеялись поправить свои дела. Стоит ли наказывать таких «простачков». Речь Сталина создает впечатление, что и расправа будет не столь уж суровой. Да и кто сам придет с повинной — простим.