1937. АнтиТеррор Сталина

Но в главном выводы Вышинского и Бухарина не расходятся. Вышинский: «Историческое значение этого процесса заключается, в первую очередь, в том, что он до конца разоблачил бандитскую природу «право-троцкистского блока», его идейную выхолощенность, разоблачил, что блок — все эти правые, троцкисты, меньшевики, эсеры, буржуазные националисты и так далее, и тому подобное — все это наемная агентура фашистских разведок»[481]. Бухарин: «Стою коленопреклоненным перед страной, перед партией, перед всем народом. Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР… Мы очутились в проклятых рядах контрреволюции, стали изменниками социалистической родины… Признаю себя виновным в злодейском плане расчленения СССР, ибо Троцкий договаривается насчет территориальных уступок, а я с троцкистами был в блоке… Я обязан здесь указать, что в параллелограмме сил, из которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором движения. И наиболее резкие установки — террор, разведка, расчленение СССР, вредительство — шли в первую очередь из этого источника»[482].

Именно в ударе по Троцкому видел Бухарин свою миссию, когда спрашивал себя: «Если ты умрешь, то во имя чего ты умрешь?»[483]

Сталин, конечно, остался доволен антитроцкистскими пассажами Бухарина, но его попытки отрицать личную причастность к «уголовщине», полемика с Вышинским показывали — Бухарин так и не стал совсем послушным «винтиком» монолитной машины. Сталин не договаривался с Бухариным, что тот будет сорежиссером. И если Бухарину обещали жизнь за «хорошее поведение», то Сталин считал себя вправе быть теперь свободным от этих обязательств. А вот послушному Раковскому жизнь была сохранена. Но к решению «мировых развязок» его привлекать не стали, а расстреляли при приближении немцев к Орлу в 1941 г.

Сталину просто нельзя было проводить еще один антитеррористический процесс без жертв террора. Тогда возобладал бы бухаринский политический сценарий. Сенсацией процесса стала история о том, что заговорщики погубили М. Горького, его сына М. Пешкова, В. Куйбышева и В. Менжинского. И конечно, Кирова.

Но если Киров — очевидная жертва, то остальные фамилии списка вызывают удивление. Уж больно разнородная компания. Их объединяет только одно — все они умерли в 1935–1936 гг.

Нелепость обвинений позволила Троцкому выдвинуть обвинение самому Сталину, что он «списал» на оппозицию собственные преступления. Но как у Сталина не было доказательств совершения его противниками этих убийств, так и у Троцкого таких доказательств не было. Если бы Сталин был отравителем и отдавал соответствующие приказы, было бы крайне рискованно на весь свет рассказывать, что в элите СССР, а не в романах Агаты Кристи, возможно нечто подобное.

Следователям НКВД удалось заставить своего бывшего шефа Ягоду признаться в душегубстве. Может быть, он действительно отравил означенных товарищей? В его подчинении была даже лаборатория ядов. Но при желании факт отравления можно доказать, а обвинение даже не выдвигает такую версию. Предлагается «более тонкая» версия неправильного лечения. Так что лаборатория ядов и фармацевтические знания Ягоды, на которые тоже обращают внимание, тут ни при чем.

В неправильном лечении покойных признались кремлевские врачи Д. Плетнев (он был еще в 1937 г. скомпрометирован обвинениями в насилии на сексуальной почве) и П. Левин, тесно связанный с Ягодой.

Наиболее конкретно было разработано дело Горького. Но его смерть не открывала оппозиции дорогу к власти, зато могла быть выгодна Сталину — инакомыслящий писатель робко выступал против репрессий. Однако Сталин легко изолировал писателя, который к тому же тяжело болел. Существующие сегодня материалы не подтверждают насильственный характер смерти Горького. В использовании ядов кремлевскими вождями нет и ничего невероятного. Но тогда непонятно, зачем нужны были абсурдные схемы с неправильным лечением, когда Ягода мог просто признаться в отравлении Горького и Пешкова.

Как-то понятно включение в список Менжинского (его подсиживал Ягода) и даже Куйбышева (все-таки государственный деятель). Старик Горький мог мешать Сталину, жалуясь при случае иностранным писателям. Но пока он не делал этого. События 1936–1938 гг. показывают, что мнение западных литераторов было для Сталина не столь уж важным, когда речь шла о борьбе за власть. Смерть Горького никому не была нужна, но о ней еще хоть как-то можно было говорить как о политическом убийстве. Но его сын Максим Пешков. Он-то кому понадобился?

Интересно, что Ягода имел личные счеты с сыном Горького, ухаживая за его женой[484]. Писатель мог об этом знать и жаловаться Сталину. Если Ягода воспользовался служебным положением, убрав соперника или его отца, это было тяжкое преступление. Его можно было использовать, чтобы добиться от Ягоды более радикальных политических признаний — не столь низменных мотивов реального преступления.