1937. АнтиТеррор Сталина

Предъявив реальные обвинения, ОГПУ предложило провинившимся игру на выживание: признаться в преступлениях, назвать беседы организацией, отстаивание своих экономических позиций — вредительством. Рамзин согласился и выиграл. Смертный приговор был заменен для него десятилетним заключением, которое на практике стало успешной работой по профессии, увенчавшейся реабилитацией и Государственной премией. Эта судьба стала „морковкой“ для других участников полуфальсифицированных процессов. Не случайно, что процесс Промпартии, на котором председательствовал А. Вышинский, открывал серию. Он прошел 5 ноября — 7 декабря 1930 г. А в 1931 г. Рамзин выступал как свидетель на процессе меньшевиков. Его показания резко контрастируют не только с версией Кондратьева и ранними показаниями Суханова, но и с классическими показаниями меньшевиков, сотрудничавших со следствием. Он ясно и четко рапортует о „консолидации контрреволюционных организаций“, „общем контрреволюционном фронте“, оформленном в начале 1929 г., стремлении к использованию интервенции, шпионаже (который не признают за собой даже наиболее последовательные сотрудники следствия среди меньшевиков)[48].

В своих декабрьских показаниях 1930 г. (когда уже сломались Якубович и Гинзбург) Суханов по-прежнему расходится со следствием: „в моем присутствии никто из моих знакомых никогда не высказывал какого бы то ни было сочувствия интервенционистским планам“[49]. Также Суханов категорически отрицает свою осведомленность о вредительстве. Это позволяет считать признание интервенционизма и вредительства проявлением „тенденции“ следствия (если нет других оснований подозревать их в интервенционизме, как в случае с Промпартией).

Постепенное усиление „тенденции“ видно в показаниях Суханова, который постепенно отступал под давлением следствия. По мнению A. Л. Литвина, „из признаний Суханова ясно, что все тогда он делал в сговоре со следствием“[50]. Ясно ли это? Суханов предпочитал излагать следствию свои политические взгляды 1927–1930 гг. В его изложении нет ничего невероятного: „мне стали казаться неизбежными наряду с экономическими трудностями также и политические потрясения“. Кто только этого ни ждал в 1930 г. В условиях народных волнений Суханов считал необходимым „для спасения системы“ предложить ВКП(б) пойти на уступки, приняв ограниченную („куцую“) конституцию, предоставляющую право на легальное существование небольшевистским течениям, стоящим на позициях советской власти и Октябрьской революции. Только в условиях полной социальной катастрофы, „кровавой каши“ (по излюбленному выражению одного из участников нашего кружка)» возможны более глубокие преобразования и политический блок с Крестьянской партией: «Однажды, в момент, когда кровавая каша казалась мне неизбежной, я все это высказал в одном из разговоров: дело так плохо, что даже возможен блок с Кондратьевым».[51]

Суханов признает, что обсуждал с Кондратьевым возможность создания Крестьянской партии, считал это «исторически законным при условии малейшей к тому легальной возможности» и полагал, что она должна иметь эсеровскую идеологию и в перспективе слиться с эсерами. Однако перспектива слияния с эсерами Кондратьеву «не улыбается»[52]. Эта деталь расходится с тенденцией следствия, которое увязывало каждую из «партий» с заграничным центром. Группу Кондратьева так и не удалось увязать с зарубежными единомышленниками, и это объяснимо — Кондратьев считал себя достаточно крупным теоретиком, чтобы не идти за В. Черновым. Это — реальность, с которой следствию пришлось смириться.

Эти показания, данные Сухановым в августе 1930 г., вскоре после ареста, внутренне логичны и совершенно расходятся со схемой следствия. Для выдвижения своего проекта «куцей конституции» Суханов считал необходимым создать авторитетную в стране группу, вождем которой прочил члена президиума Госплана и члена коллегии ЦСУ В. Громана, человека известного и уважаемого в среде социалистической интеллигенции. Но весной 1929 г. Громан отклонил проект Суханова, назвал его тезисы «сталинскими». Из этого можно сделать вывод о том, что попытка Суханова создать организацию не удалась. Но это не противоречит другому толкованию — Суханова не пустили в существовавшую организацию как «слишком левого», даже просталинского. Впоследствии, на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 г., между Сухановым и Громаном произойдет даже бурное объяснение по поводу подозрения, будто Суханов состоит в германской компартии. Нужен ли был меньшевикам человек с коммунистическими воззрениями?