1937 год без вранья

Мы говорим часто, что необходимо ограничить эксплуататорские поползновения кулачества в деревне, что надо наложить на кулачество высокие налоги, что надо ограничить право аренды, не допускать права выборов кулаков в Советы и т. д., и т. п. А что это значит? Это значит, что мы давим и тесним постепенно капиталистические элементы деревни, доводя их иногда до разорения. Можно ли предположить, что кулаки будут нам благодарны за это, и что они не попытаются сорганизовать часть бедноты или середняков против политики Советской власти? Конечно, нельзя.

Не ясно ли, что все наше продвижение вперед, каждый наш сколько-нибудь серьезный успех в области социалистического строительства является выражением и результатом классовой борьбы в нашей стране?

Но из всего этого вытекает, что, по мере нашего продвижения вперед, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться…»

* * *

Не бывало и не будет того, чтобы отживающие классы сдавали добровольно свои позиции, не пытаясь сорганизовать сопротивление. Не бывало и не будет того, чтобы продвижение рабочего класса к социализму при классовом обществе могло обойтись без борьбы и треволнений. Наоборот, продвижение к социализму не может не вести к сопротивлению эксплуататорских элементов этому продвижению, а сопротивление эксплуататоров не может не вести к неизбежному обострению классовой борьбы[117].

Речь Сталина — и оправдание, и целая программа Гражданской войны. Это особая Гражданская война: она не нужна для захвата или удержания власти. Никакие вражеские армии белых или зеленых СССР не угрожали. Красная Армия образца 1929 года была в состоянии разгромить любую армию, равную по численности армии Колчака или Деникина или любой коалиции зеленых и белых вместе с казаками и Махно.

Это была особая Гражданская война: за воплощение в жизнь коммунистической утопии. Она шла за преобразование России в духе «построения социализма».

Коммунисты знали два способа такого «построения»: самодеятельность революционных масс, и создание политической и военной машины. Первый способ уже показал свою несостоятельность. «Массы» слишком часто оказывались ненадежны, ветрены, и вообще слишком часто думали не так, как вожди. Гражданскую войну 1917–1922 годов выиграла не добровольческая Красная Армия образца декабря 1917 г., а боевая машина, созданная Троцким к лету 1918 г.

Социализм слишком четко обретал облик государства-машины, тоталитарного государства «винтиков». Был случай, когда И. В. Сталин выпил, подняв тост «за винтики». Вряд ли это было издевкой или даже проявлением неуважения. Вождь всех народов вполне искренне отождествлял свое государство с механизмом.

Гражданская война в СССР шла по двум направлениям:

1) завершение строительства тоталитарного государства;

2) уничтожение крестьянства как сословия, недостаточно зависимого от красных.

На практике лозунг «усиления классовой борьбы» вел к нагнетанию атмосферы подозрительности и страха, шизоидные обвинения. В духе анекдота, когда старый еврей смотрится в зеркало и задумчиво произносит: «Один из нас таки да, явно враг…». В другом варианте: «Один из нас таки да, где-то служит».

Спускание «сверху» планов арестов и планов расстрелов — тоже часть реализации этого лозунга. Эти планы и отыскивание «врагов» среди самих коммунистов особенно смущали преемников Сталина[118].

Но «под раздачу» на практике постоянно попадали разного рода «стрелочники». Порой в буквальном смысле. Железные дороги работали безобразно, аварии были чуть ли не бытовой нормой — и делался вывод, что в смазчики и стрелочники пробираются белогвардейцы и кулаки… Любая ошибка, любое неверное действие легко могло быть истолковано, как проявление «классовой борьбы». А это сразу же превращало административное нарушение или мелкое уголовное дело в политическое. Со всеми вытекающими последствиями.

Глава 3. Сталин народный и Сталин интеллигенции

Существует какой-то народный образ Сталина, очень далекий от образа и иностранцев, и русской интеллигенции.

В. Сорокин

Переворот Сталина невозможно понять без учета того, что и в революции 1917–1922 годов, и позже русский народ не был единым. Фактически в нем сосуществовали «русские европейцы», чье сознание мало отличалось от сознания других европейских народов. И «русские туземцы», социально и психологически доживавшие Московский период нашей истории. Подробно я пишу об этом в другой книге[119].

Здесь — очень коротко: различия двух народов в одном сказались начиная с 1914 года. Русские европейцы (как и все европейские народы) приняли Первую мировую войну как свою, как дело чести. Русские туземцы четко осознавали: это не их война. Ни в одном государстве не было столько дезертиров, как в Российской империи.