1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

В тюрьме Егоров смиряется со своей участью и дает подробные показания по самым различным проблемам, интересующим следствие. Дает их без видимого внутреннего сопротивления, внешне же оно начисто отсутствует – такое, по крайней мере, создается впечатление при изучении его архивно-следственного дела. Там нет его отказов от ранее данных им показаний, как это встречается в делах других арестованных,военачальников. Вместе с тем в материалах дела имеются такие подробности взаимоотношений между людьми высшего эшелона РККА, которые не мог, даже при большом желании, сочинить и занести в протокол допроса ни один следователь из НКВД – их мог знать и сообщить только маршал Егоров, причем сообщить добровольно, ибо никто его за язык по данному вопросу не тянул. В первую очередь это касалось взаимоотношений Ворошилова с его ближайшим окружением (Буденным Егоровым, Тухачевским).

Такая словоохотливость и предельная откровенность Егорова перед следователями должна, безусловно, иметь какое-то объяснение. И мы находим его в протоколе допроса полковника запаса В.М. Казакевича, бывшего следователя по делу А.И. Егорова. Вызванный в Главную военную прокуратуру в качестве свидетеля, он 29 марта 1955 года дал показания подполковнику юстиции Шаповалову:

«Вопрос: Дело Егорова А.И. находилось у Вас в производстве?

Ответ: С момента ареста Егорова следствие по его делу вели начальник Особого отдела ГУГБ Николаев-Журид и его помощник Ямницкий. После ареста Егорова я по поручению Ямницкого присутствовал при составлении Егоровым его собственноручных объяснений по делу, докладывал эти объяснения Егорова Ямницкому, отдавал печатать эти объяснения. В отдельных случаях, когда Ямницкого не удовлетворяли почему-то собственноручные показания Егорова, он или сам выезжал в тюрьму для уточнения или поручал это сделать мне. И тогда Егоров дополнял свои показания.

Должен показать, что с самого начала расследования по делу Егорова с ним имели специальные беседы лично Ежов и начальник Особого отдела ГУГБ НКВД Николаев. Я полагаю, что при этих беседах Егорову были даны указанными лицами какие-то гарантии о сохранении его жизни. Однажды я присутствовал при разговоре Николаева с Егоровым в Лефортовской тюрьме, когда Егоров спросил у Николаева, знавшего его лично с гражданской войны и по день ареста, о своей судьбе. Николаев ответил на это следующей фразой: «С Вами же говорил Николай Иванович. Неужели Вам этого недостаточно?»

На это Егоров с удовлетворением заявил, что ему ясно. К Егорову физических мер принуждения не применялось, т.к. этого не требовалось в связи с его поведением по делу. Он сам писал обширные собственноручные показания и охотно излагал в них данные о заговорщической деятельности и лицах, причастных к заговору. При дополнительных вопросах к Егорову со стороны Николаева или Ямницкого о каких-либо других лицах или обстоятельствах заговора, о которых до этого Егоров не давал сам показаний, он охотно давал показания и по этим вопросам, изобличая их. От своих показаний Егоров никогда не отказывался. Впоследствии, анализируя поведение Егорова в процессе следствия, по его делу, я усомнился в том, что они полностью правдивы. В 1939 году, после ареста Ежова, при докладе Кобулову (заместителю наркома внутренних дел СССР. – Н.Ч.) по следственным делам Особого отдела НКВД СССР, я сказал ему, что Егоров вызывался Ежовым и затем он слишком свободно писал обширные показания по заговору. Я доложил также Кобулову, что, возможно, Ежов что-то обещал Егорову, что сказалось на его дальнейшем поведении. На это Кобулов заявил мне, что врагов нужно обманывать, если этим можно добиться правды. Спустя несколько дней после этого я узнал от Бочкова (нового начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР, старшего майора госбезопасности. – Н.Ч.), что Берия и Кобулов вызывали к себе Егорова и имели с ним продолжительную беседу, однако содержание этой беседы мне неизвестно. Вскоре я получил указание об окончании дела Егорова и направлении его в Военную коллегию Верховного Суда СССР. При окончании следствия Егоров продолжал подтверждать все свои показания. Егоров содержался в Лефортовской и внутренней тюрьмах в отдельной камере, получал дополнительное питание и книги для чтения. На протяжении всего следствия Егоров вел себя спокойно, жалоб с его стороны не было…»[105]