1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

« – Вы помните, когда приехали в Москву?

– 3 июня в 9.30 утра я звонила в дверь. Не я сама, шофер звонил.

– Полдесятого утра?

– Да, 3 июня, в 9.30 точно. 11 июня мы справили мой день рождения, 12-го мы поженились.

– Это вы настаивали на женитьбе или он этого хотел?

– Нет, он, он. Я не хотела… Он говорил: «Я хотел жениться на тебе в Испании». – «Я бы не вышла за тебя в Испании». У меня ведь был жених. Но началась война. Жених остался в Сарагосе, а я в Мадриде. И я его больше не видела. Потом я приехала сюда. Я думала, что год побуду, выучу русский язык, посмотрю Москву и вернусь. Я не знала, что выйду за него замуж, что останусь здесь на всю жизнь…

– Берзин, конечно, был очень сдержанный человек, владел собой, но ясно видел, что надвигается большая беда, трагедия, идут повальные аресты среди руководства Красной Армии. Характер, настроение у него в это время менялись?

– Нет, он был очень веселый, ласковый, как всегда, и со мной, и с Андрейкой.

– Знал ли он, что его ждет? Как себя вел?

– Вначале я думала, что он ничего не знал. Но потом уже, когда годы прошли, я стала больше понимать, я думаю, что все-таки он ждал. Потому что я его спрашивала о Никонове – мне говорили, что это его заместитель. Приехала жена Никонова из Одессы и плакала у него в кабинете. О чем они говорили, я не знаю…

Просто я его спрашиваю: «Папа, почему Никонова плачет?» – «Она вернулась, а квартира закрыта, опечатана, нет Никонова». – «А где он?» – «Не знаю». Как он не знал? Он прекрасно знал, но он мне не стал говорить. Потом я поняла и спросила: «Его арестовали?» Он говорит: «Да». – «А тебя могут арестовать?» – «Да как ты можешь так думать! Я бывал в тюрьмах, ссылках…» Я поверила, что это тоже может быть…

– Когда арестовали Яна Берзина?

– В ночь с 28 на 29 ноября. Точно. Часа в два-три… Ночью, когда пришли за ним, той ночью мы спокойно легли спать и я ничего не знала… А в ту ночь они открыли дверь сами, я не слышала звонка. Он дома был. «Папа, что такое?» – я спросила, а он мне сказал по-испански… Если бы он сказал: «Это за мной», а он сказал: «Для меня», «Ко мне»… Единственные последние слова его услышала: «Папиросы можно?» Они говорят: «Можно»…

– Вы еще не сказали об обыске. Об обыске помните?

– Они просто все опечатали. Они опечатали спальню, кабинет, комнату Андрея. И нас вдвоем переселили в столовую. А обыск они не делали, забрали просто все, что было…

– А что они забрали?

– Все. А потом одежду и кое-какие вещи мне вернули.

– Ваши вещи?

– И его вещи тоже вернули, кое-что.

– А когда вернули его вещи, не помните? Через какой срок?

– Короткий срок. Я еще жила в этом доме, в этой квартире я еще жила. Потом пришли, забрали все из библиотеки. Еще деньги взяли… Забрали буфет из столовой… Оставили два прибора, которыми пользовались мы с Андреем. Книги не вернули ни одной…

– Как долго Вы жили в этой квартире?

– Меня через несколько месяцев переселили в другой подъезд. В этом же доме, а Андрею дали еще где-то маленькую комнату. А весной 39-го дали мне 15 метровую комнату на Кировской…

– À передачу можно было ему носить или нет? Наверное, нет…

– Я хотела идти узнать, а мне сказали, поскольку вы не понимаете по-русски, пусть придет тот, кто понимает. Тогда меня взяли на машине и привезли туда, на Дзержинскую. Поднялись наверх. Там мужчина, фамилия его, если правильно мне назвали, – Фриновский. Не знаю, правильно или нет. У него три… эти самые…

– Кубари, шпалы, ромбы?

– Не помню. Три штуки были… И меня все спрашивали, спрашивали… Потом я говорю: «Жив он, я буду ждать, если нет, то я хочу домой в Испанию». А он сказал: «Нет его. Нет уже…» Так мне сказали.

– Когда это было?

– Это было… Я жила еще на старой квартире нашей.

– То есть еще в 37 м году?

– В конце 37-го или в начале 38 го…

– А он был жив до 29 июля 1938 года!

– Я же не знала. Мне сказали, что его нет в живых, что я одна, делай, что хочешь, но в Испанию сейчас нельзя. Когда можно будет, мы тебе скажем…..

– А кто к вам приходил из НКВД?

– Черняев. Это человек, который опекал меня, видимо. Если мне куда-нибудь нужно было, он приходил.

– Вы звонили ему?

– Потом уже у меня появился телефон. А сначала он пришел сам и дал мне свой телефон: «Если тебе нужно будет что-то, вот, звони мне».

– А как долго Черняев вас опекал?

– Пока я не вышла замуж. Опекал он меня не по своей воле. Это ему задание такое дали в НКВД…

– И никогда вас не вызывали на какие-то беседы, не задавали никаких вопросов, жизнь текла нормально?

– Мне сказали, ты свободна и можешь делать все, что хочешь… А потом, когда, уже кончилась война в Испании, в НКВД мне сказали: «Мы можем тебя отправить домой». Я говорю: «Сейчас я не могу ехать», потому что я хлопотала, чтобы мои сестры приехали сюда… Через Кремль я подала заявление и просила разрешить сестрам приехать: они попали во Франции в концлагерь. Ворошилов обещал помочь. И мои две сестры приехали в конце 39 го…

– А сестры как долго оставались в СССР?

– Они и сейчас живут здесь. Вышли замуж… С Андреем случайно встретилась на Кировской. Я его пригласила к себе, угостила кофе: «Приходи, вот ты знаешь, где я живу, приходи». – «Хорошо, хорошо». Больше не приходил. Потом война. 1941 й год…

– Вам не известно, когда он ушел добровольцем в армию?

– Нет, ничего не знаю.

– И где погиб? Мне говорили латыши, что он сражался в Латышской дивизии и пал смертью храбрых. Ему было 18 лет…

– Не знаю, не знаю…»[165]