1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

Это второе письмо к Ворошилову фактически является продолжением первого (от 28 февраля), но только оно более драматичное по своему звучанию – маршал Егоров в полнейшей растерянности, если не страхе перед надвигающейся катастрофой, крахом своей некогда блестящей карьеры. Он мучительно ищет выхода из создавшегося положения и пытается ухватиться за ту единственную соломинку, которая у него еще оставалась – наркома Ворошилова. Но напрасны все надежды опального маршала – его адресат в качестве спасательного средства никак не подходил (вспомним хотя бы его записку в ответ на письмо обреченного на смерть Н.И. Бухарина). Ворошилов не захотел протянуть руку помощи Егорову – своему старому товарищу, с 1925 года верой и правдой служившему ему – наркомвоенмору и Председателю Реввоенсовета СССР. А раньше Егоров был далеко не безразличен наркому: ведь не кого-то другого, а именно его Ворошилов в 1931 году взял к себе начальником Штаба РККА, отдав ему предпочтение перед Тухачевским, Шапошниковым, Уборевичем, Беловым, Якиром, – другими, не менее достойными претендентами на этот самый высший штабной пост в Красной Армии.

Страх!.. Великий страх перед неизбежностью завтрашнего дня водил рукой Егорова, писавшего приведенные выше строки. Униженная, слезная просьба сохранить жизнь во что бы то ни стало, даже ценой оговора собственной жены. Маршал Егоров, сильный человек как по занимаемой должности и воинскому званию, так и по физической комплекции, покорно согнув спину и склонив голову смиренно соглашается со всеми организационными и репрессивными мерами, предпринятыми против него и его семьи. Загнанный обстоятельствами в угол, он мечется как раненый зверь в клетке, лихорадочно ища выхода. И не находит ничего более надежного, по его мнению, как обратиться к чувству боевого товарищества, так хорошо развитого у него самого. Егоров надеется, что найдет понимание у Сталина и Ворошилова, пробудив в них воспоминания о днях далекой фронтовой дружбы. Но напрасны были его потуги…

А ведь бывали в их взаимоотношениях и другие дни. Неизвестно, на сколь короткой ноге были в годы гражданской войны между собой Сталин и Егоров, нередко обедая за одним столом, работая и отдыхая в одном доме, но с Ворошиловым у него в 20 е и начале 30 х годов действительно сложились дружеские личные отношения. Они обращались друг к другу на «ты», несмотря на то, что один из них был наркомом, а другой – командующим войсками округа. Так что не настоль беспочвенно было настойчивое желание Егорова пробудить в сердце наркома сочувствие к себе и подвигнуть его на оказание помощи.

Недавно в одном из изданий опубликовано письмо Егорова к Ворошилову, датированное серединой февраля 1931 года[99]. Оно является (по содержанию) поздравлением наркому в честь его пятидесятилетия, написанным в Германии (г. Штутгарт), где Егоров находился в служебной командировке в составе группы командиров РККА, изучавшей оперативно-тактические и другие вопросы в войсках рейхсвера. Конечно, полувековой юбилей самое удобное место для хвалебных речей. Но уж очень подобрострастен Егоров в данном послании – здесь он явно «пересластил». Хотя, как знать!.. Видимо, он знал, что делал: Ворошилову (да и Сталину тоже) будет весьма приятно прочитать этот панегирик, эту сплошную славицу в их адрес. И неверно утверждают некоторые историки, заявляя, что махровым цветом культ личности расцвел только в середине 30 х годов. Нет, это не совсем так. Из данного письма Егорова хорошо видно, что уже в конце 20 х годов в высших эшелонах власти вовсю славили вождей – большого вождя и другого, рангом пониже и властью пожиже, что было своеобразной платой за чины и должности, членство в партийных и советских органах.

А посему не удивительно, что славя в течение двадцати лет вождей партии, правительства и наркомата обороны. Егоров вправе был надеяться, когда наступил для него трудный час, на оказание ему помощи, на проявление «высочайшей милости», – другого исхода он себе не желал, хотя примеры Тухачевского, Гамарника, «гражданских» наркомов должны были, казалось бы, поколебать у него веру в «доброго царя».

В письмах-обращениях к Сталину и Ворошилову у маршала Егорова содержится один-единственный протест – против политического пачкания его имени арестованными военачальниками – Беловым, Грязновым, Седякиным, о чем ему стало известно из «компетентных источников». Однако этими людьми дело совсем не ограничивалось – его усиленно «пачкали» и лица, находившиеся на свободе. Например, мало кому известный тогда, кроме кавалерии, комбриг Г. Жуков, конечно же член партии, один из рьяных борцов за безупречную чистоту ее рядов.