1937 год (сентябрь 2007)

Надо повторять об историке, пророчествующем назад?

Солженицына-пророка всегда выручал Солженицын-писатель, СЛОВЕСНИК. Фразы у него вернее мыслей.

«Стояла Россия веками - и дремалось, что ее существование не требует настойчивого изобретательного приложения сил. Вот так стоит - и будет стоять».

Но Солженицын не хочет ее в вечности оставить. Солженицынская собственная настойчивая изобретательноть в сущности не русская, его активизм не русский. В нем Штольц мешает Обломову. И это мешает ему как писателю, не дает ему быть гениальным, развернуть гений. А ведь только гений мог написать приведенную фразу. И гениальное в ней - слово «дремалось».

Ошибка? - рок! - что Россию пытались разбудить, и ведь разбудили. Отнюдь не с Солженицына, а хоть с Петра отсчитывая.

А пробуждение бытия - всегда катастрофа. Сартр: «Мир рождается в обвале бытия, производимом сознанием».

Россия - не страна, не часть света, не шестая и не седьмая, как нынче; Россия - это бытийная целостность. Сказать проще - само бытие. В нем никогда ничего не происходит, то есть происходящее не имеет значения, критерия, точки отсчета, не говоря уже об оценке. Чтобы нечто происходило, чтоб была история, нужен человек, то есть сознание, фиксирующее все эти катаклизмы. Везувию безразлично собственное извержение, как младенцу запачкать пеленку. Бытие - это именно дрема (ставлю солженицынские точки над «е»). Происходившее в допетровской России шло вне сознания, сартровского (в сущности гегелевского) «ничто». Это было вне ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ: очень удачное в русском языке сочетание смыслов гносеологического (разум, мышление, сознание) и социального («прослойка» - и «сознательность»).

Поскольку интеллигенция остается русской, на выходе из бытия она приобретает модальность обломовщины.

Очень хорошо написал об Обломове А. Генис:

Ольга и Штольц «существуют в сегодняшнем дне, в истории. Обломов же пребывает в вечности, бесконечной, как смерть…

Мир требует от человека быть не полноценной личностью, а только частью ее - мужем, чиновником, героем.

Деятельные Штольц и Ольга живут, чтобы что-то делать. Обломов живет просто так. С их точки зрения, Обломов - мертв. С его - смерть и жизнь сливаются воедино, между ними нет строгой границы - скорее промежуточное состояние: сон, мечта, Обломовка».

Но «просто человеком», то есть целостной, а не отчужденной социально личностью, Обломова считать нельзя. Он вообще не человечен, он бытиен. В его наличии - подлинная философема, основной философский вопрос по Камю, вопрос о самоубийстве. Обломов блестяще решает его, не прибегая к самому акту. Он спит, дремлет.

О каком- то американском интеллектуале сказали: конечно, он Гек Финн, но он не уплыл на плоту, а остался у вдовы. Обломов прибился бесхозным плотом к вдове Пшеницыной.

Но русская дрема имеет высокий синоним в европейской духовности: аполлонический сон. Это все то же бытие, но уже как произведение искусства.

Поэтому разговор нужно с Обломова перевести на Гончарова.

«Обломов» как книга, при всех сомнениях в первоклассности автора, - самая важная книга русской литературы, важнее «Войны и мира». Там история хотя и отвергается как состояние неподлинное, но все же есть. Кутузов хотя и победил Наполеона неделанием, но все же победил. А Обломову и раненным под Аустерлицем не нужно быть, чтобы видеть небо Андрея Болконского. Больше того: это небо ничем не отличается от земли. Это «бытие».

«Небокопы», как говорил, кажется, Крученых.

Конечно, Обломов - не просто плод паразитического барства, как нас учили в школе (да и сейчас, должно быть, учат), а национальный архетип. Это русский, у которого слишком много родины, он не может отделиться, отделаться от матери-земли, не только рождающей, но и поглощающей. Диван, с которого не в силах подняться Обломов, - это Россия, непомерная для русского ноша: России слишком много, гравитация русской земли выше мирового уровня. Святогор-богатырь не сильнее земли, это она его сильнее. В России для того, чтобы быть активным, нужно быть злым. Активный русский не любит России: таковы два русских титана активности - Петр и Ленин. И к ним (парадоксально?) подверстывается Солженицын (злой?). Добрый русский - как раз Обломов, он лежит и спит; или Платон Каратаев, который, в сущности, и не добр, а просто ко всему на свете равнодушен. Его «круглость» у Толстого - целостность бытия, «неразличенное единство».

Остальные же русские - в промежутке между Обломовым и Солженицыным - ни то ни се.

Активность Солженицына духовно им не осознана, он ведь в глубине не русский, даже не старовер, а немец, и не Штольц, а пуританин. Результатом его активности должен быть «капитализм». Но в России сейчас не капитализм, а черт знает что, и значит, Солженицын оказался в ней не востребован. Он Россию не итожит.