1937. Контрреволюция Сталина

В деревне уважают труд и плоды этого труда. Феодал должен презрительно фыркать в сторону «мужичья» и с легким сердцем направлять боевого коня на поле пшеницы.

В деревне каждая семья ест сама по себе. Но, как сказал певец рыцарского образа жизни Бертран де Борн, «барон, что прячется, чтоб трапезу вкусить, невыразимо подло себя ведет. И стократ еще подлее дама, если она ему после этого принадлежит». Вчерашний крестьянин будет пировать в компании людей своего класса, а его дочери и внучки презрительно фыркнут вслед «прячущемуся» от общей трапезы барону.

Так и здесь. «Новые» коммунисты перенимали убеждения и образ жизни «старых». Они приобретали убеждение в неизбежности и «исторической необходимости» Мировой революции, в бессмысленности всего «старого мира» и стремление построить «прекрасный новый мир» по Карлу Марксу, Ленину и Троцкому. Они читали сочинения гениев и классиков марксизма и учились отстаивать их правоту. Они приобретали веру в абсолютную правоту «партии нового типа» и учились всегда «быть с партией». Более того — они учились считаться только с людьми своего класса и только их полагать в подлинном смысле людьми.

Дворянство в России XVIII века только себя считало «народом», и только свои интересы признавало политическими интересами. Так и номенклатурное псевдодворянство только само себя считало племенем человеческих существ.

Даже самые фантастические привилегии номенклатуры казались им в лучшем случае естественными, а то и недостаточными. Любые потребности и желания других людей, не входивших в номенклатуру, — чем-то второстепенным.

Литературы, в которой отстаивались такая позиция и такое отношение к жизни, было невероятное количество в 1920-е годы. При гадком Сталине этот мутный поток почти иссяк, но снова хлынул на страницы в 1980-е.

Тема «сталинских репрессий» стала первой «перестроечной» темой в 1986–1988 годах. Написали об этом невероятно много, хоть какой-то материал теперь есть у любого, кто хочет знать историю. Беда в том, что в эти годы печаталась исключительно публицистика, вышедшая из-под пера репрессированных коммунистов. То есть эта точка зрения прорвалась в печать с огромной силой.

«Лагерная» и мемуарная литература коммунистов просто поражает своей чудовищной инфантильностью и лживостью. Для всех «революционных» сообществ характерно произносить высокопарные фразы об «освобождении человечества» и мечтать умереть за благо трудящихся, но в реальной жизни считать людьми и вообще замечать умеют только «своих» по убеждениям и образу жизни. Все остальное человечество для них как бы и не существует.

Творения ленинско-троцкистских недобитков

В 1970-е годы были написаны, в 1990-е опубликованы мемуары двух свидетельниц Большого Террора. Обе — коммунистки со стажем. У обоих мужья тоже коммунисты, которые уничтожены в годы сталинского террора. Обе они из тех, кто уже в 1918 году организовывал и проводил в жизнь обрушившийся на страну кошмар. «Всем хорошим в своей жизни я обязана революции!» — экспрессивно восклицает Евгения Гинзбург, — уже не восторженной девицей, а почтенной матроной, мамой двух взрослых сыновей. «Ох, как нам тогда было хорошо! Как нам было весело!».

КОГДА было до такой степени весело неуважаемой Евгении Семеновне? В 1918–1919 годах, вот когда. Как раз когда работало на полную катушку Киевское ЧК. Работало так, что пришлось проделать специальный сток для крови.

Кое-какие сцены проскальзывают и у Надежды Мандельштам: и грузовики, полные трупов, и человек, которого волокут на расстрел. Но особенно впечатляет момент, когда юный художник Эпштейн лепит бюст еще более юной Надежды (оба — евреи, что характерно, а ведь в иудаизме изображать людей запрещено), и мимоходом показывает ей с балкона сцену — седого как лунь мужчину ведут на казнь. Каждый день водят, а не расстреливают, только имитируют расстрел, и это ему такое наказание — потому что он бывший полицмейстер Екатеринослава и был жесток с революционерами. Он еще не стар, этот обреченный полицмейстер, он поседел от пыток.[45]

Но саму Н. Мандельштам и ее «табунок» все это волновало очень мало. В «карнавальном» (цитирую: «в карнавальном») Киеве 1918 года эти развращен ные пацаны «врывались в чужие квартиры, распахивая окна и балконные двери… крепко привязывали свое декоративное произведение (наглядную агитацию к демонстрации — плакаты, портреты Ленина и Троцкого, красные тряпки и прочую гадость. — А.Б.) к балконной решетке».[46]

«Мы орали, а не говорили и очень гордились, что иногда нам выдают ночные пропуска и мы ходим по улицам в запретные часы».[47]

Словом — и этим существам было очень, очень весело в заваленном трупами, изнасилованном городе. Весело за счет того, что можно было «орать, а не говорить», терроризировать нормальных людей и как бы участвовать в чем-то грандиозном — в «переустройстве мира».