1937. Трагедия Красной Армии

…Когда в 1894 г. во Франции по обвинению в шпионаже в пользу Германии осудили на вечную каторгу без должных доказательств капитана французского генерального штаба Альфреда Дрейфуса, еврея по национальности, на защиту его чести поднялись прогрессивные силы не только во Франции, но и в других странах просвещенной Европы. Знаменитый писатель Эмиль Золя обратился к президенту Франции с письмом «Я обвиняю»; в стране возникло движение дрейфусаров, в котором активно участвовали такие высокоавторитетные в моральном отношении деятели, как Жан Жорес, Анатоль Франс и др. Под давлением общественного мнения Дрейфус в 1899 г. был освобожден, а в 1906 г., когда дрейфусары победили на парламентских выборах, решением кассационного суда признан невиновным, полностью реабилитирован и восстановлен в армии.

…И вот прошло 40 лет. В Советском Союзе начали сотнями, тысячами арестовывать безвинных военных в самых крупных чинах, облыжно, без всяких объективных доказательств обвинять их в участии в сочиненном советской тайной полицией военно-фашистском заговоре, в шпионаже в пользу многих зарубежных разведок и после комедии суда тайно расстреливать целыми пачками… А что же «соль земли», властители дум, поэты, писатели, артисты, художники, ученые? Подавляющее большинство даже из тех, кто имел мировое имя в своей профессиональной области, оказались, по метким словам Бориса Чичибабина, с душонкой, как мошонка у мышонка. Мне известно, что из действительно великих советских художников слова лишь один Борис Пастернак отважился отказаться подписать письмо «инженеров душ человеческих» с требованием немедленной смертной казни маршалу Тухачевскому и его сотоварищам.

Каждый арестованный воин РККА вспоминал о том, как «на воле» все молчали об арестах, о расстрелах и вовсю клеймили «заговорщиков и шпионов». Каждый понимал, что спасения нет. Но каждый хотел жить. Стремление выжить любой ценой, даже ценой самооговора и оговора своих сослуживцев, также явилось одной из немаловажных причин «признательных» показаний. О таких мотивах многие стеснялись говорить даже в свой предсмертный час. (Ведь, в конце концов, в глубине души любой нормальный человек прекрасно понимает, «что такое хорошо и что такое плохо».) Но вот бывший заместитель начальника Политуправления РККА армейский комиссар 2-го ранга Г.А. Осепян проявил такое своеобразное мужество. В судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 10 сентября 1937 г. он виновным себя не признал и честно и откровенно заявил, что его «признательные» показания на предварительном следствии были ложными и что он оговорил себя и других лиц, надеясь тем самым спасти свою жизнь¹⁰⁹.

Какая-то часть подследственных поверила обманным заявлениям следователей, уверявших несчастных арестантов в том, что если они сознаются в участии в заговоре, то им за такие показания сохранят жизнь.

Немаловажной причиной многих «признательных» показаний было стремление подследственных «дожить до советского суда». Всеми фибрами своей души, каждой клеточкой тела они ощущали, как их калечат и буквально загоняют в гроб. И никто не слышит и не видит… А какие-то представления о «справедливости советского суда» у них еще сохранились. Чем все это обернулось – речь будет в следующей главе.

Имело место и такое явление, как «признание» подследственных явно вымышленного, а иногда и абсурдного характера. Бывший начальник кафедры политэкономии Военно-политической академии бригадный комиссар П.Л. Булат на предварительном следствии «признается», что он редактировал издания, якобы содержащие троцкистские установки. За такое тогда расстреливали с ходу, что и проделали с бригадным комиссаром 30 августа 1937 г. Прошло 18 лет и в ходе дополнительной проверки в 1955 г. была получена справка Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, из которой явствует, что книги, названные Булатом и проходившим по другому делу бригадным комиссаром Л.О. Леонидовым, преспокойно хранились в открытом фонде библиотеки¹¹⁰. Бывший начальник штаба ОКДВА комкор С.Н. Богомягков писал Ворошилову из тюремной камеры в январе 1940 г.: «Показания я дал явно ложные, например, я показал, что руководил вредительской постройкой укрепленных районов на Дальнем Востоке. Между тем укрепленные районы на Дальнем Востоке были закончены постройкой за два года (до) моего прибытия на Дальний Восток»¹¹¹. Кто знает, может быть, этот прием сыграл какую-то роль в том, что комкор Богомягков все-таки избежал расстрела.