1937. Трагедия Красной Армии

Обстановка в отдельных частях, соединениях, да и в целом в армии складывалась настолько напряженная, что некоторые командиры всячески стремились как-то ее сменить. Можно предположить, что одним из таких путей была подача рапортов о своем желании принять участие в вооруженной борьбе Испанской республики против мятежников генерала Франко и германо-итальянских интервентов. Известие о начале гражданской войны в Испании всколыхнуло всю советскую страну. Стремление оказать республиканцам посильную помощь было огромным. Известный испанист М.Т. Мещеряков в своей последней публикации сообщил, что некоторые руководящие деятели выдвинули тогда идею о направлении в Испанию регулярных войск Красной армии. Вопрос об этом обсуждался, «однако военные воспротивились этой идее, выдвинутой Сталиным и Ворошиловым, и было решено направить туда военных советников и специалистов»¹³⁴. И как по-барски скажет Ворошилов в марте 1937 г.: «Сейчас наши людишки немного работают против Франко»¹³⁵.

А меж тем внутри СССР дело «выкорчевывания» шло своим чередом и набирало все более нарастающие обороты. В январе 1937 г. было объявлено о предстоящем новом процессе, на этот раз по делу «Антисоветского троцкистского центра». Во всех средствах массовой информации как по команде началась усиленная кампания по воспитанию ненависти к очередным «врагам народа», истошные заклинания к беспощадной расправе с ними. И многие в армии верили этим заклинаниям. Но далеко не все. Литератор красноармейской газеты «Ворошиловец» 71 сд (СибВО) лейтенант А.И. Иванов писал 20 января 1937 г. своей знакомой в Пушкинские горы: «Только что прочел в Известиях о суде над К. Радеком, Пятаковым, Сокольниковым и др. Их зачислили в шпионы, диверсанты, бандиты. Попробуй наш брат разобраться, что к чему. Какими этикетками не залепят их имена и приемлют как должное… но гложет мысль, как, что, каким образом, почему расстреливают людей? Ведь не продались же они генеральным штабам или иностранным контрразведкам ради личной наживы, хотя только этого и не хватало, чтобы нам сказать. Чего они хотят? За что идут на смерть?.. Это завешано столь непроницаемой завесой агитационной шумихи в газетах, на митингах, на собраниях, что миллионы никак не могут прийти в сознание и разобраться, что к чему. Совершенная темнота… А мы будем читать в газетах в специальном свете. Бедные! Жалка роль человека, которому ничего не остается делать, как надувать легкие для крика «ура» и складывать ладоши, извлекая хлопки, чтобы приветствовать приговор, по которому умерщвляются «злодеи». Массы решают все – это только спирт для одурманивания многих голов»¹³⁶.

Вот такое письмо написал лейтенант своей знакомой. Конечно, далеко не верноподданническое. Но ни в одной хоть сколь-либо цивилизованной стране ничем не грозившее автору. Не то было тогда в СССР. В 1940 г. арестовали мужа этой знакомой лейтенанта и при обыске нашли это письмо трехгодичной давности. Особисты наметанным глазом сразу видят: «крамола». И немедленно докладывают начальнику Политуправления Красной армии. А тот тоже бдит. И налагает резолюцию: «Уволить. Мехлис»¹³⁷ – чтоб знал лейтенант, какие письма можно писать, а какие нельзя. А 23 марта 1940 г. появляется и постановление на арест лейтенанта А.И. Иванова.

Определенная отчужденность, настороженность в отношениях между различными категориями военнослужащих стала наблюдаться уже с начала 1937 г. Начальник УВУЗ РККА комкор А.И. Тодорский говорил в марте 1937 г., что «у нас в академиях нет связи руководства не то что с массой, но и с людьми, которые стоят вслед за этим руководством. Начальники кафедр удивлялись, как это так, что я их вызвал поговорить поодиночке. Когда я сказал, что устрою личный прием постоянного состава и слушателей, Смолин (комкор, начальник Военно-инженерной академии. – О.С.) заявил: «Вряд ли кто явится, потому что ко мне никто не ходит»¹³⁸.

Но имелись факты и противоположного свойства, свидетельствующие о стремлении некоторых рядовых армейских коммунистов смело вскрывать недостатки работы тех или иных руководителей. На партактиве в Военной академии им. Фрунзе при обсуждении вопроса об итогах февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) участник Гражданской войны слушатель С.Н. Переверткин резко критиковал тогдашнего помощника начальника академии по политчасти корпусного комиссара Е.А. Щаденко. Критиковал за то, что он своими указаниями стремился к тому, чтобы не занимались критикой недостатков работы по подготовке слушателей. Секретарей партбюро курсов инструктировали так, чтобы они больше говорили «о собственной учебе». «Редактор газеты «Фрунзевец» прямо говорит: «когда газета уже сверстана и когда ее приносишь на просмотр к т. Щаденко, он заявляет: «это надо вырезать, это не нужно… и вообще вы зря занимаетесь этими вопросами»… За два с половиной года не видел т. Щаденко ни на одном занятии»¹³⁹. Критиковать же «на верху» побаивались.