Коллье доказывал, что было бы ошибкой держать Советский Союз «на расстоянии вытянутой руки», ибо «это ясно даст понять Гитлеру, Муссолини и японцам, что они могут разделаться с каждым из нас поодиночке; и я считаю, что нужно как-то высказаться, чтобы у Сталина появилась, пусть негативная, но уверенность, что мы не будем делать ничего, ни прямо, ни косвенно, с целью помочь Гитлеру осуществить его восточные планы...» Изменение курса «должно идти таким путем, чтобы устранить тот всеобщий критицизм, которым проникнута нынешняя политика правительства Е. В., устранить те «идеологические причины», которые действовали против сотрудничества с Советским Союзом и в пользу сотрудничества с Германией и Италией».
«Россия нам не друг, хотя в определенных условиях могла бы стать нашим союзником», отмечал Фрэнк Эштон-Готкин, экономист Форин офиса. «Многие из ее вторжений в европейскую политику, такие как франко-советский пакт, интервенция в Испании и невыполненные обещания чехам, оказали весьма пагубное действие. Но Россия остается весьма важным центром массы в шатком европейском равновесии...»
Кадоган противился сближению с Москвой, так как британскому правительству было нечего предложить: «тогда нам очень скоро придется обнародовать, что в нашем буфете пусто». Сталин мог начать задавать щекотливые вопросы о том, что Британия готова или не готова сделать в случае советско-германского конфликта. Он мог, например, «спросить, будет ли состоять наше непрямое сотрудничество [с Германией] только в невмешательстве и позволении немцам делать все, что им вздумается. А на этот вопрос вовсе нелегко ответить — я не думаю, что даже в лучшем случае мы могли бы дать Сталину ответ, которого он хочет...»
Взгляды Кадогана вполне подтверждали бы советские подозрения о британском безразличии к судьбам восточной Европы, но они не вполне удовлетворяли Галифакса, который и пригласил Ванситтарта кое-что прокомментировать. «Англо-советские отношения», писал Ванситтарт «находятся в весьма неудовлетворительном состоянии. Такая их обреченность не только достойна сожаления, но и опасна, а поддержание их в таком состоянии выразится в самом ближайшем будущем в еще большей опасности. Они находятся в столь плачевном состоянии из-за убежденности русских, что мы в течение всего 1938 года просто бойкотировали их, и я думаю, с этим очень трудно спорить, потому что сей факт признается практически всеми. Мы никогда не оказывали им нашего доверия, не стремились установить с ними близкого контакта; именно этот факт и объясняет развитие изоляционизма, который сейчас набирает силу в России. Такое положение вещей и эти тенденции мы и должны исправить, и как можно скорее».
Правда Ванситтарт слабо представлял, как это сделать практически. «Больше всего русским нужен жест». Он предлагал послать в Советский Союз кого-нибудь из министров кабинета — Роберта Хадсона или Оливера Стэнли, — как бы для продолжения торговых переговоров. Галифакс попросил Ванситтарта развить свои идеи подробнее.18
Это означало определенный прогресс — для тех, кто приветствовал улучшение отношений с Советским Союзом, — но не было решительным сдвигом в политике. Чемберлен все еще надеялся на всеобщее замирение с Гитлером. И не склонен был позволять Форин офису шагать слишком быстро навстречу Москве; да и Кадоган был на месте, не позволяя Галифаксу сбиваться с курса.