1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера?

Всё это говорит о том, что нельзя исключать и другое: как демонстративное снижение боеготовности ряда частей и соединений приграничных округов, так и тайное повышение боеготовности большинства других с одновременным их выходом к границе (на исходные рубежи для атаки?), могли являться составными частями совсем другого плана, о котором нам просто ничего не известно.

Западный фронт: «самая короткая ночь»

Чтобы пролить дополнительный свет на малопонятные метания советского политического и военного руководства в период с вечера 21 до утра 22 июня, предлагаю попробовать проследить буквально по минутам, что происходило с процессом принятия решений в Западном Особом военном округе. При этом я буду ориентироваться преимущественно на показания, данные на допросах в НКВД бывшим командующим округом/фронтом генералом армии Павловым, а также на уцелевшие и опубликованные боевые документы Западного фронта и воспоминания очевидцев.

Начнём с последней предвоенной ночи – с 20 на 21 июня. Как мы уже говорили выше, в 2.40 утра 21 июня 1941 годаиз штаба округа в Москву ушла шифровка, в которой было сказано: «основная часть немецкой армии в полосе против Западного Особого военного округа заняла исходное положение». Как мы помним, это известие о готовности Вермахта к нападению почему-то не вызвало в Москве ажиотажа. Сталина никто не будил, срочное совещание в его кабинете никто не собирал, а Жукова с Тимошенко не усаживали писать «предупреждающие» директивы. Невзирая на совершенно очевидное намерение немцев напасть в ближайшие часы, как в штабе Западного ОВО (фронта), так и в Генштабе царило полное хладнокровие. Уже одно это, с моей точки зрения, совершенно однозначно говорит о том, что как в Москве, так и в Минске прекрасно знали о деталях германского плана, включая и точные дату/время удара, который предполагалнанести Гитлер.

Мало того, невзирая на сгустившиеся над округом тучи и постепенно нараставшее (особенно на уровне командиров приграничных частей и соединений) нервное напряжение, в течение дня 21 июня в некоторых частях сознательно и демонстративно (а иногда, как мы помним, и под присмотром прибывших из Москвы комиссий) были осуществлены демонстративные мероприятия по снижению боевой готовности. Напомню, что вечером того же дня генерал Павлов столь же показным образом отправился наслаждаться прекрасным. После спектакля с демонстративным просмотром «Свадьбы в Малиновке» (прерывавшегося не только аплодисментами, но и тревожными докладами разведчиков) командующий фронтом направился в штаб – ждать сигналов из Москвы. Точно таким же образом поступили и десятки (если не сотни) других военачальников на других фронтах, а также высшее руководство РКВМФ, флотов и спецслужб – НКВД и Разведупра. Началось «великое сидение», о котором я писал в начале данной работы. Подчеркнём в очередной раз, что, по собственному признанию Г.К. Жукова (а также как минимум десятка других мемуаристов), телефонная связь ВЧ с фронтами и флотами (а также окружных штабов с армейскими) работала устойчиво и без перерывов. Первые звонки наркома обороны и начальника Генштаба «на места» никак не могли раздаться ранее 22.45–23.00 21 июня: согласно журналу посещений Сталина, они покинули совещание в кремлёвском кабинете вождя в 22.20 и просто не смогли бы добраться до своих собственных офисов и «сесть на телефоны» раньше указанного времени.

За первыми звонками Жукова и Тимошенко адмиралу Кузнецову и в управления фронтов последовали и официальные распоряжения Москвы, оформленные в пресловутую «предупреждающую» директиву Жукова. По поводу первогозвонка в Минск Р. Иринархов сообщает: «Как вспоминал генерал И.И. Семёнов (в 1941 году начальник Оперативного отдела ( штаба) округа), перед получением директивы о приведении войск в боевую готовность генерал армии Павлов разговаривал по ВЧ с маршалом Тимошенко, но какие он получил от него указания, так и осталось тайной» («1941. Пропущенный удар», с. 265).