1972. «Союз нерушимый...»

Но ничего этого я не сказал. Улыбнулся Ефремову, и подумал о том, что надо ему сказать…о чем? О том, что необходимо заняться лечением его сердца? Чтобы через несколько лет не случился инфаркт? Интересно, и как я ему это преподнесу? Под каким соусом? А надо бы…мужик он правда хороший.

И тут подключились Стругацкие. Начал Борис:

— Вы на самом деле считаете, что обладаете даром предвидения? — спросил он с иронией, глаза его блестели, ехидная улыбка на губах. Понятно — обиделся, решил меня как-нибудь приопустить.

— Хмм…есть такое дело — улыбнулся и кивнул я — Только этот дар очень нестойкий. Что-то могу предсказать, а что-то нет. Притом, что вариантов будущего неисчислимое множество. Даже сообщая кому-либо о грядущих событиях мы неминуемо изменяем судьбу. И предсказания становятся невозможны.

— Так говорят все предсказатели — улыбнулся Аркадий — Наговорят семь верст до небес, а потом — все изменилось! Мол, я и не говорил, что сбудется! Вот вы — можете предсказать судьбу…ну…к примеру тому же Ивану Антоновичу? Что с ним будет через год? Через пять лет?

Я посмотрел на Стругацкого, перевел взгляд на Ефремова. Тот ждал, едва заметно улыбаясь. Мол, давай! Дерзай! Футуролог хренов…

— А что именно я должен предсказать? — вздохнул я — О творчестве Ефремова? Так он классик, его будут помнить и пятьдесят, и сто лет вперед. И читать. Он ученый с мировым именем — как его не помнить? Или вы хотите знать дату его смерти? Так я вам ее не скажу. И ему не скажу — если он не захочет. Единственное, что попрошу…Ивана Антонович, займитесь вашим сердцем. Оно в очень плохом состоянии. Если не займетесь — долго не проживете. А что касается вас, Аркадий, Борис…

— Да! Что касается нас?! — весело перебил меня Борис — Предскажите так, чтобы мы поверили! Дайте что-то такое, чтобы не туманное, и без этих, присущих всем пифиям…хмм…ну вы поняли. Опишите нашу жизнь на несколько десятков лет вперед!

Меня вдруг охватило веселая, бесшабашная ярость. Захотелось выложить все, как есть! С датами, с подробностями, со всем, что прилагается! Но я не мог. Полностью — не мог! Но кое-что я вам все-таки выдам! И вам это вряд ли понравится.

— Как уже сказал — вы разочаровались в советской власти. Не верите ни в коммунизм, ни в социализм. И вообще в социалистическую идею. Сказать напрямую вы боитесь — сочтут диссидентами, начнут гнобить. Как Пастернака, к примеру. Потому вы поступили хитрее — сочиняете книги, в которых пытаетесь рассказать людям, как плох социалистический строй. Делаете это умело, профессионально, хитро. Проживете вы долго. Первым уйдет Аркадий. Когда — не скажу, не в моих правилах. Но вы еще хорошо поживете. Вторым — Борис, который переживет брата на 20 лет. Вы станете идолами будущей оппозиции, противников государства, противников власти. Они будут видеть в вас прозорливцев, светочей, Мессий. Ваш «Трудно быть богом» — удивительно антисоветская книга, и надо отдать вам должное, вы написали ее так, что не очень умный человек решит, что речь идет совсем не об антисоветчине. А на самом деле одна, главная мысль прослеживается во всем романе: «Насильно сделать счастливым нельзя!». И вызывает на мысль: а что собирались сделать большевики?

Я следил за лицами Стругацких, пока говорил, и видел, как они мрачнели, белели, оба поджали губы и похоже, едва сдерживались, чтобы не послать меня в пешее эротическое путешествие.

И еще — я поймал взгляд, который Аркадий бросил на задумчивого и тоже хмурого Махрова. Он наблюдал — как министр культуры реагирует на мои фактически обвинения Стругацких в антисоветчине?

Но уже не мог остановиться. Меня несло. Вся горечь, все злоба, вся обида за обман выплескивалась в моих словах. Я вырос на книгах Стругацких, я бредил Руматой, я путешествовал и боролся вместе с Максимом Каммерером. А оказалось — это просто завуалированная антисоветчина, и ничего больше. И люди, на которых я едва не молился — долгое время разрушали мою родину, мою страну. Вернее — пытались ее разрушить, мечтали о том, чтобы Советского Союза не было. Рассказывали, что социалистическая идея умерла! И в конце концов — может их маленькая капелька в потоке помоев в конце концов и стала решающей, когда этот самый поток подмывал фундамент великой страны. Моей страны. Советского Союза.

Солженицын не так опасен — он открыт, он явен, как враг. А вот такие люди, влиятельные, умные, люди, книги которых читают миллионы и миллионы…эти опаснее.

— У вас не будет могил. Ваш пепел, как вы и завещаете, развеют на Пулковскими высотами и в Подмосковье. У вас будет музей, куда станут приходить люди, ваши поклонники. И да, вы еще напишете достаточное количество книг. Но уже не превзойдете себя самих. Из-под вашего пера будут выходить памфлеты, мало похожие на настоящую фантастику. Ну вот, как-то так. Убедил я вас?