1974: Сезон в аду

— А что? Что ты сделаешь?

Мы стояли в дверях на втором этаже, окруженные ночью и тишиной, и глядели друг на друга.

— Но тебе же ведь все равно, правда, Эдди?

— Иди ты, — выругался я, спустился по лестнице и вышел на улицу.

— Тебе ведь на самом деле все по херу, да?

Глава восьмая

Неделя Ненависти.

Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.

Без сна на полу комнаты 27, под рваным снегом из сотен страниц, исписанных красными чернилами.

Списки, я составлял списки с тех пор, как уехал от Полы.

С большим жирным красным фломастером в левой руке и с туманом в голове я пишу списки неразборчивыми каракулями на обратной стороне обоев.

Списки имен.

Списки дат.

Списки мест.

Списки девочек.

Списки мальчиков.

Списки продавшихся, продающихся и продажных.

Списки полицейских.

Списки свидетелей.

Списки семей.

Списки пропавших.

Списки обвиняемых.

Списки мертвых.

Я тонул в списках, захлебывался в информации.

Чуть было не составил список журналистов, но порвал все чертовы списки на конфетти, порезав левую руку и не чувствуя правой.

И НЕ ГОВОРИ, ЧТО МНЕ ПО ХЕРУ.

Лежа на спине, думаю о списках женщин, которых я трахал.

Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.

Неделя Ненависти.

Несу боль.

9:00, долгосрочная стоянка у Уэстгейтского вокзала, Уэйкфилд.

Я мерз в «виве», рядом со мной лежал желтый конверт с одной-единственной фотографией. Я наблюдал за темно-фиолетовым «ровером-2000», въезжавшим на стоянку.

«Ровер» припарковался как можно дальше от входа.

Я дал ему подождать до конца выпуска радионовостей, слушая сообщения о перемирии с ИРА, о непрекращающихся попытках Майкла Джона Мышкина оказать помощь следствию, о визите члена парламента мистера Джона Стоунхауза на Кубу, о распадающемся браке какой-то певички.

В «ровере» никто не шевелился.

Я зажег еще одну чертову сигарету и подождал, пока Петула не допела «Маленького барабанщика», просто чтобы показать ему, кто, бля, тут хозяин.

«Ровер» завелся.

Я сунул фотографию в карман пиджака, включил свой верный «Филипс» и открыл дверь.

«Ровер» заглох. Я приблизился к нему в сером утреннем свете, постучал по стеклу пассажирской двери и открыл ее.

Бросив взгляд на пустое заднее сиденье, я сел в машину и закрыл дверь.

— Смотреть вперед, советник.

В дорогой машине было тепло и пахло псиной.

— Что вам нужно? — В голосе Уильяма Шоу не было ни злобы, ни страха — одна покорность.

Я тоже уставился прямо перед собой, стараясь не смотреть на худую серую фигуру, воплощение респектабельности. Его автомобильные перчатки вяло держались за руль неподвижно стоявшего автомобиля.

— Я спросил, что вам нужно, — сказал он, взглянув на меня.

— Смотреть вперед, советник, — повторил я, доставая мятую фотографию из кармана и кладя ее на приборную доску перед ним.

Советник Уильям Шоу одной перчаткой взял снимок, на котором был изображен Би-Джей, сосущий его член.

— Извините, тут немножко помялось, — улыбнулся я. Шоу швырнул фотографию на пол, к моим ногам.

— Это ничего не доказывает.

— А кто говорит, что я пытаюсь что-то доказать? — сказал я и поднял снимок.

— Это может быть кто угодно.

— Но ведь это же не кто угодно, правда?

— Так что вам нужно?

Я наклонился вперед и нажал на прикуриватель, расположенный под приемником.

— Этот человек на фотографии — сколько раз вы с ним встречались?

— А что? Зачем вам это знать?

— Сколько раз? — повторил я. Шоу сжал руль перчатками.

— Три или четыре раза.

Прикуриватель выскочил, и Шоу вздрогнул.

— Раз десять, может, и больше.

Я взял губами сигарету, в очередной раз благодаря Бога за помощь однорукому бедняге.

— Как вы с ним познакомились?

Советник закрыл глаза и сказал:

— Он сам мне представился.

— Где? Когда?

— В баре, в Лондоне.

— В Лондоне?

— В августе, на конференции по местному самоуправлению.

Они тебя подставили, советник, подумал я, подставили, как лоха.

— А потом вы снова встретились уже здесь?

Советник Уильям Шоу кивнул.

— И он начал вас шантажировать?

Еще один кивок.

— Сколько?

— Кто вы такой?

Я глядел на долгосрочную стоянку. Над пустыми машинами разносилось эхо вокзальных объявлений.

— Сколько вы ему дали?

— Пару тысяч.

— Что он сказал?

Шоу вздохнул:

— Сказал, что это — на операцию.

Я затушил сигарету.

— Больше он ни о чем не упоминал?

— Он сказал, что есть люди, которые хотят мне навредить, и что он может меня защитить.

Я смотрел на черную приборную доску, боясь еще раз взглянуть на Шоу.

— Кто?

— Без имен.

— Он не сказал, почему они хотят вам навредить?

— В этом не было необходимости.

— Расскажите мне.

Советник отпустил руль и огляделся.

— Сначала вы скажите мне, кто вы такой, мать вашу.

Я быстро повернулся и сунул фотографию прямо ему в лицо, прижав его правую щеку к стеклу водительской двери. Не отпуская его и надавливая все сильнее, я зашептал советнику в ухо:

— Я — человек, который может навредить тебе очень даже быстро и очень даже сейчас, если ты, сука, не перестанешь выделываться и не начнешь отвечать на мои вопросы.

Советник Уильям Шоу захлопал руками по ляжкам, показывая мне, что сдается.

— Давай, рассказывай, пидор ты драный.