1977: Кошмар Чапелтауна

– Мы едем за ним, – говорю я в рацию.

Радкин отъезжает от обочины.

– Скажи Эллису, чтобы подхватил его у следующего светофора, – говорит Радкин.

Я выполняю команду.

Радкин паркуется.

Мы стоим у въезда на Спенсер Плейс, у входа в дом Дженис.

Я смотрю на него.

– Тебе надо доделать свои дела, – говорит он, наклоняясь через мое сиденье и открывая мне дверь.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ничего. Будь здесь в семь.

– А что с Фэйрклофом?

– Мы сами справимся.

– Спасибо, Скип, – говорю я и выхожу из машины. Он закрывает дверь и уезжает по Раундхей-роуд

с рацией в руке. Я смотрю ему вслед.

Я смотрю на часы.

Полпятого.

Два с половиной часа.

Я стучу в дверь и жду.

Ничего.

Я поворачиваю ручку.

Дверь открывается.

Я вхожу.

Окно открыто, ящики вытащены из комода, с кровати снято белье, по радио – «Горячий Шоколад»: «Ты снова победил»…

Шкафы пусты.

Я беру с туалетного столика письмо.

Бобу.

Я читаю.

Она ушла.

* * *

Звонок в студию: А дело-то в том, что на половине домов британские флаги висят вверх ногами, черт побери.

Джон Шар к: Как можно!

Слушатель: Конечно, вы, Джон, можете смеяться, но представьте, каково это, если повсюду будут висеть перевернутые распятия.

Джон Шарк: Ну, перевернутый флаг и перевернутое распятие – это все-таки не одно и то же.

Слушатель: Разумеется, одно и то же, глупый ты мудак. На флаге-то что? Крест. Так ведь?

Передача Джона Шарка

Радио Лидс

Воскресенье, 5 июня 1977 года

Глава восьмая

– Еще один случай, – сказал Хадден.

Но я лежал не шевелясь, глядя, как крохотные черные и белые шотландцы стоят на коленях и голыми руками выдирают из земли траву с корнями. Телефон выскользнул из моей руки, я думал: Кэрол, Кэрол, вот так оно теперь и будет всегда, во веки веков, а, Кэрол?

– Пресс-конференция завтра.

– В воскресенье?

– Понедельник – общегосударственный выходной.

– Это подпортит тебе освещение юбилейных торжеств.

– Она жива.

– Правда?

– Ей просто повезло.

– Ты так думаешь?

– Олдман считает, ему помешали.

– Молодец Джордж. Шапку долой.

– Олдман говорит, что, если ты что-то получишь, ты должен немедленно с ним связаться.

– Значит, он что-то с нее взял?

– Олдман не говорит. И ты помалкивай.

О, Кэрол, разве на том свете не бывает чудес?

Очередной голос в брэдфордской квартире, там, в темноте, за плотными шторами.

Ка Су Пен подняла глаза, ее губы шевелились, слова отставали от них:

– В октябре прошлого года я была проституткой.

Она приехала сюда за десять тысяч миль, чтобы сидеть среди тусклой, обшарпанной мебели, с серой кожей и с синими волосами, за десять тысяч миль, чтобы трахаться с йоркширскими мужиками за грязные пятерки, зажатые в потных кулаках.

Десять тысяч миль, чтобы кончить вот так:

– Я тут мало кого знаю, поэтому я обычно одна. Я работаю на Ламлейн ранним вечером, до закрытия пабов. Он подобрал меня у Персевиранс, или Перси, как тут говорят. Машина была темная, чистая. Он был дружелюбен, молчалив и дружелюбен. Сказал, что мало спал, что очень устал. Я говорю, я тоже. Усталые глаза, у него были такие усталые глаза. Мы поехали на спортивную площадку у Уайт Эбби, он спросил сколько, я сказала – пятерка, он сказал, что заплатит мне потом, но я сказала – деньги вперед, потому что потом он может не заплатить, такое уже бывало. Он сказал – хорошо и чтобы я пересела назад. Я вышла из машины, он тоже, и тут он ударил меня по голове молотком. Он ударил меня три раза, и я упала на траву, а он хотел ударить меня еще раз, но я закрыла глаза и подняла руку, тогда он ударил меня по руке, потом он вдруг перестал, я слышала, как он дышал мне в ухо, а потом дыхание прекратилось, и его уже не было, а я лежала, все было черно-белое, мимо ехали машины, потом я встала и пошла к телефонной будке, позвонила в полицию, они приехали и отвезли меня в больницу.

На ней была кремовая блузка и такие же брюки, она сидела, сжав ноги, ее босые пальцы касались друг друга.

– Вы помните, как он выглядел?

Ка Су Пен закрыла глаза, закусила губу.

– Простите, – сказал я.

– Ничего. Я не хочу помнить, я хочу забыть, но я не могу забыть, только помнить. Я только и делаю, что помню.

– Если вы не хотите об этом говорить…

– Нет. Он был белый, ростом около пяти футов и шести дюймов…

Я почувствовал руку на своем колене, он снова был рядом, словно по мановению волшебной палочки, улыбаясь во мраке; у него в зубах застряло мясо.

– Плотный такой…

Он похлопал себя по брюху и рыгнул.

– С темными вьющимися волосами и усами, как у Джейсона Кинга.[20]