1977: Кошмар Чапелтауна

Некоторые фрагменты отсутствовали.

1977.

В 1977 году, когда мир рассыпался на мелкие осколки.

Мой мир:

Тону, иду ко дну, лучше бы мне было умереть, это ужасное, ужасное дно, эти подводные течения, которые выталкивают меня, раздутого, с морского дна на поверхность.

Выброшен на берег прибоем.

1977.

В 1977 году, когда мир захлебнулся.

Мой мир:

1977 год, и я должен увидеть фотографии, мне нужно увидеть фотографии, фотографии.

В 1977 году —

1977.

Мой мир:

Выдуманная фотография.

Надену что-нибудь красивое…

В Брэдфорде я пересел с одного поезда на другой, идущий в Лидс. Я сел в очередной поезд, и он медленно пополз через ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад:

Ад.

В Лидсе я побежал сквозь черный дождь по Борлейн, спотыкаясь, по району, спотыкаясь, на Бриггейт, падая, в «Книжечки для взрослых у Джо».

– «Горячая сперма»! Старые выпуски есть?

– У двери.

– У вас есть все номера?

– Не знаю. Посмотрите.

Стоя на коленях, перебираю стопку, откладываю двойные экземпляры в сторону, отбирая выпуски за каждый месяц, хватаясь за пластиковые обложки.

– Это все?

– Может, еще в подсобке что есть.

– Они мне нужны.

– Хорошо, хорошо.

– Все до одного.

Джо пошел в подсобку, а я остался стоять в ярко-розовом сиянии. Мимо магазина под дождем проезжали машины. Между полками ходили мужики, искоса посматривая на меня.

Джо вернулся с шестью или семью журналами в руках.

– Это все?

– С теми, что у тебя, наверное, да.

Я посмотрел на прилавок, там было экземпляров тринадцать-четырнадцать как минимум.

– Он до сих пор выходит?

– Нет.

– Сколько с меня?

Он хотел было взять у меня журналы, но потом спросил:

– Сколько у тебя получилось?

Я пересчитал их, роняя, поднимая. Наконец я сказал:

– Тринадцать.

– Восемь сорок пять.

Я подал ему десятку.

– Пакет нужен?

Но меня уже и след простыл.

На рынке, в туалете, за закрытой дверью кабинки, на полу, раздирая пластиковые обертки, прорываясь через страницы, через картинки и фотографии, фотографии задниц и сисек, промежностей и клиторов, волосатых частей, грязных частей, кровавых, кроваво-красных частей, пока не кончил – не кончил желтыми частями.

Вот из-за этого гибнут люди.

Вот из-за этого люди.

Вот из-за этого.

Я стоял в очередной телефонной будке и набирал номер.

– Джорджа Олдмана, будьте любезны.

– Кто спрашивает?

– Джек Уайтхед.

– Минуточку.

Я стоял в будке и ждал.

– Мистер Уайтхед?

– Да.

– Кабинет заместителя начальника полицейского управления Олдмана больше не принимает звонков от представителей прессы. Будьте добры, позвоните инспектору Эвансу по телефону —

Я бросил трубку. Меня вырвало на стену телефонной будки.

Лежа на кровати, на постели из бумаги и порнографии и молясь, телефон звонил, и звонил, и звонил, дождь за окнами шумел, и шумел, и шумел, ветер сквозь рамы дул, и дул, и дул, в дверь кто-то стучал, и стучал, и стучал.

– А как же наш Юбилей?

– Он закончился.

– А как же прощение и отпущение грехов, конец раскаянию?

– Я не могу простить того, чего я даже не знаю.

– А я могу, Джек. Я должна.

Телефон звонил, и звонил, и звонил, а она все еще лежала рядом со мной на кровати.

Я приподнял ее голову, чтобы освободить свою руку и встать.

Я пошел босиком к телефону.

– Мартин?

– Джек? Это Билл.

– Билл?

– Господи, Джек. Где ты был? Тут такая свистопляска пошла.

Я стоял в темноте и кивал.

– Выяснилось, что та мертвая проститутка из Брэдфорда – подружка Фрейзера, черт ее побери. И что задержали они именно его.

Я оглянулся на кровать, на нее, все еще лежащую на кровати.

Джейн Райан, читай Дженис.

Билл продолжал:

– Потом оказалось, что на адрес Брэдфордского отделения пришло письмо от Потрошителя, но они никому о нем не сказали, в том числе и Олдману. Они, сволочи, просто пошли и опубликовали его в утреннем выпуске, а потом продали его в «Сан».[29]

Я стоял в темноте.

– Джек?

– Вот дерьмо, – сказал я.

– Целое море дерьма, родной. Давай, собирайся в редакцию.

Я оделся на рассвете, оставив ее в кровати.

Спускаясь по лестнице, я посмотрел на часы.

Они остановились.

Я вышел из дома, пошел в пакистанскую лавку на углу и купил сегодняшний «Телеграф и Аргус».[30]

Сел на низкий бордюр, прислонившись спиной к живой изгороди, и стал читать:

ПОТРОШИТЕЛЬ НАПИСАЛ ОЛДМАНУ ПИСЬМО?