Она замолчала. Глаза ее не смеялись. Они были полны печали. Я проглотил комок в горле.
- Для Гордона это будет утомительно.
- Он говорит, что нет. Он так страстно хочет поехать, и я знаю, он всегда мечтал, как у него появится время, чтобы на все посмотреть… и мы особенно спешить не будем, будем путешествовать с передышками.
Ресторан вокруг нас опустел, официанты с веж ливыми минами ожидали, когда мы уйдем. Джудит облачилась в синее пальто, и мы вышли на улицу, на остывшую мостовую.
- Как ты доберешься домой? - спросил я.
- На метро.
- Я тебя отвезу.
Она слегка улыбнулась и кивнула мне, и мы не спеша перешли дорогу, туда, где стояла моя машина. Она села рядом со мной, и я, как автомат, включил зажигание, отпустил ручной тормоз и повел машину в Клэфем, едва ли видя дорогу.
Дом Гордона за высокими воротами был тих и темен. Джудит посмотрела на его очертания, потом на меня. Я повернулся к ней, обнял ее и поцеловал.
Она прижалась ко мне и ответила на поцелуй, и жар ее, и желание были равны моим, и сколько-то времени мы оставались так, растворившись в страсти, погрузившись в грезы, так непривычно близкие друг другу.
Как будто по одному нервному импульсу, мы одновременно отшатнулись и понемногу пришли в себя. Она положила свою руку на мою, сплела пальцы с моими и крепко сжала.
Я смотрел вдаль через ветровое стекло и видел деревья и звезды; и не видел ничего. Прошло много времени.
- Мы не можем, - безнадежно сказал я.
- Да.
- Особенно в его доме.
- Да.
Еще одна бесконечная минута, и она освободила руку и открыла дверцу со своей стороны, а я открыл свою.
- Не выходи, - сказала она. - У тебя лодыжка.
Однако я вышел на дорогу, а она обогнула машину и приблизилась ко мне. Мы крепко обнялись, но не поцеловались, два жаждущих тела, прижатые друг к другу, обещание и прощание.
- Я увижу тебя, - сказала она, - на вечеринке. - И мы оба знали, как это будет: Лорна Шиптон занудно следит за диетой Генри, а Генри шаловливо заигрывает с Джудит при любом удобном случае, и все громко разговаривают и хлопают Гордона по спине.
Она подошла к парадной двери, отомкнула ее, оглянулась только на мгновение и вошла внутрь, и между нами мучительно, окончательно и бесповоротно встала стена.
Год третий: декабрь
Я был один, и я был одинок, как никогда раньше. И в одно декабрьское воскресенье я позвонил Пен и напросился к ней на ленч. Она сказала, чтобы я зашел пораньше, так как ей в аптеку к четырем, я пришел в одиннадцать тридцать и обнаружил роскошный кофе в кофейнике и Пен, запутавшуюся в бечевке рождественского змея.
- Я нашла его, когда полезла за книгами, - оправдывалась она. Такая прелесть. Выпьем кофе и пойдем его запускать.
Мы вытащили его на лужайку и понемногу размотали бечевку, пока наконец высоко на ветру затрепетал дракон, описывая круги, взлетая и ныряя, распустив цветистый хвост. Он поволок нас за собой, и мы медленно шли по траве - Пен, восторженно-увлеченная, и я, просто радуясь тому, что вновь оказался здесь. Она оглянулась на меня через плечо.
- Может, вам с вашей лодыжкой нельзя ходить так много? Или так быстро?
- Ни то, ни другое, - ответил я.
- Еще принимаете окопник?
- Как причастие.
Кости и прочие ткани моего плеча срослись довольно быстро, я бы сказал, и хотя лодыжка запаздывала, я был готов безоговорочно поверить в окопник. Все, что могло восстановить приличную подвижность, подогревало мой энтузиазм: мне приходилось жить со скобами и гулять с утомительно необходимой палочкой, и даже поход к бакалейщику превращался в каторгу.
Мы были на середине пути к дому Гордона и Джудит, когда внезапный порыв ветра вздернул змея ввысь, заполоскал его, бросил на разноцветный каркас и натянул до предела нить, связывающую его с землей. Не успели мы оглянуться, как нить лопнула, крылья ослепительного мотылька свободно взмыли, унеслись по восходящей спирали, стали исчезающей тенью, черной точкой, ничем.
- Какая жалость, - сказала Пен, огорченно обернулась ко мне, замолчала и заглянула мне в глаза. Я перевел взгляд на высокие, кремовые, плотно закрытые ворота.
- Отпустите ее, - рассудительно сказала Пен. - Как змея.
- Она вернется.
- Познакомьтесь с другой девушкой, - настойчиво потребовала Пен.
Я усмехнулся углом рта.
- Я потерял сноровку.
- Но вы не можете всю жизнь… - Она резко запнулась, потом сказала:
- Болезнь Паркинсона не смертельна. Гордон может прожить до восьмидесяти, а то и дольше.
- Я ему не желаю смерти, - запротестовал я. - Как вы могли подумать?
- Тогда как же?
- Да так, наверное, как есть.
Она взяла меня под руку и повела прочь от кремовых ворот, к своему дому.
- У вас будет время, - сказала она. - Несколько месяцев. Вы оба получили время.
Я воззрился на нее.
- Оба?
- Ни Гордон, ни я не слепые.
- Он никогда не говорил…
Пен улыбнулась.
- Он любит вас еще больше, чем вы его, если такое возможно. И верит вам. - Она помолчала. - Отпустите ее, Тим. Ради вашего же блага.