1982, Жанин

Бедный отец. Думаю, он был очень одиноким человеком. Конечно, у него и в мыслях не было развеять мое очарование от маленькой книжицы с волшебными окошками, он просто пытался готовить меня к жизни – которая и есть волшебство; она тлеет под ежедневными планами приобретений и компромиссов, вроде бы нужных, чтобы уберечь ее, возжечь, сделать полезной для других, но неизбежно гасящих и убивающих ее. Хотя я пока еще не мертв. Хельга пробирается сквозь бурьян, доходящий ей до пояса, волосы взъерошены, рубашка сбилась набок, лицо и груди блестят от пота. Перед ней заграждение из колючей проволоки. Она восстанавливает дыхание, заправляет рубашку в джинсы, подворачивает обтрепавшиеся штанины, осторожно раздвигает руками два кольца проволоки, и, конечно же, отец был очень одинок. Однажды я в течение недели получил от него три письма, которые даже не распечатал.

Он обычно посылал мне по одному письму в месяц, но, после того как от него ушла мать, прислал мне целых три с интервалом в один день. Поскольку на предыдущее я не ответил, хотя и прочитал, я решил, что в этих письмах отец журит меня за невнимание. Он никогда не делал этого, никогда не жаловался на свою жизнь, но зато я частенько игнорировал его, поэтому три конверта, подписанные его твердой рукой, лежали на каминной полке как немой упрек. Хелен сказала:

– Ты такой недалекий, такой невнимательный.

– Согласен.

– Может, твой отец не слишком симпатизирует мне, но он совершенно удивительный человек.

– Мой отец очень любит тебя, и он действительно потрясающий человек.

– Так распечатай эти письма немедленно, может быть, у него что-то случилось.

Я ответил холодно:

– Понимаю, что это абсурдно, но я не могу распечатать их, пока не отвечу на предыдущее. Возможно, я сегодня же вечером это сделаю.

И я ушел на работу. Когда я вернулся, Хелен выглядела расстроенной. Она сказала:

– Я прочитала письма. Пожалуйста, позвони ему. У него большое несчастье.

– ?

– Он не может спать. Его мучают кошмары, в которых ему видится твоя мать. Ему снится, что она возвращается в жутком виде, вся в крови, и обвиняет его, что он измучил ее и… убил.

Я почувствовал, что у меня зашевелились волосы на голове. Череп вдруг сжался, возникло ощущение, что сердце бьется прямо в нем. Мы не получали никаких известий о смерти матери. Наверняка она жива. Я подошел к телефону и набрал номер ближайших соседей отца. Он мог бы давно уже установить у себя телефон, я предлагал ему все организовать и заплатить, но он заявил, что телефоны нужны только инвалидам и бизнесменам. Сосед позвал его к телефону, и я услышал спокойный голос отца:

– Привет, сынок.

– Привет, папа. Я завтра приеду тебя навестить.

– Завтра? Мы же оба работаем. Приезжай лучше в субботу, подольше побудем вместе.

Сердце у меня сжалось, но я сказал:

– Хорошо. Приеду в субботу рано утром.

– Договорились. Как Хелен?

– Отлично.

– Ну и славно. Передавай привет.

– Обязательно. Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи.

Я положил трубку, подошел к каминной полке, взял три распечатанных письма, разорвал их и бросил в огонь. Я никогда не видел отца в кризисные моменты его жизни и не хотел ни видеть, ни знать его страданий. Что это было – трусость? Скорее уважение. В субботу я поехал к нему на автобусе (железная дорога не работала) и отлично провел день.