1984

Панический ужас отступил и вскоре забылся. Стыдясь своей слабости, Уинстон прислонился к спинке кровати. Джулия выбралась из постели, надела комбинезон и сварила кофе. Исходящий от кастрюльки аромат был таким насыщенным и дразнящим, что они поскорее закрыли окно, чтобы никто не пришел на запах. Сахар придал напитку шелковистую мягкость, о какой Уинстон почти забыл после многих лет употребления сахарина. Сунув одну руку в карман и держа хлеб с джемом в другой, Джулия прохаживалась по комнате и походя разглядывала книжный шкаф, соображала, как лучше починить раздвижной столик, садилась в потертое кресло, пробуя, насколько оно удобное, и со снисходительным изумлением рассматривала нелепые часы с двенадцатью цифрами. Она принесла на кровать стеклянное пресс-папье, чтобы разглядеть при свете. Уинстон забрал у нее вещицу, завороженный гладким, прозрачным словно дождевая вода стеклом.

– Как думаешь, для чего она? – спросила Джулия.

– Вряд ли эта штука вообще использовалась по назначению. Чем она мне и нравится. Просто фрагмент истории, которую забыли перекромсать. Послание из прошлого столетней давности, нужно только суметь его прочесть.

– А вон та картина, – она кивнула на противоположную стену, – ей тоже сто лет?

– Думаю, побольше. Сотни две, точнее не скажу: в наши дни определить возраст предметов невозможно.

Джулия подошла ближе.

– Отсюда эта тварь и высунула нос, – указала она, пнув деревянную обшивку под картиной. – Что за место? Где-то я его видела.

– Церковь, по крайней мере, раньше была церковью и называлась Сент-Клемент. – Уинстон вспомнил обрывок стишка, рассказанный Чаррингтоном, и ностальгически продекламировал:

Динь-дон, апельсины и лимон,
С колокольни гудит Сент-Клемент.

К его удивлению, Джулия завершила куплет:

За тобой три фартинга,
В ответ бряцает Сент-Мартин…
А Олд-Бейли звонит, вторя в такт:
Заплати-ка должок, дружок…

– Не помню, что там дальше, но концовка такая:

Вот свечка, на пути в кроватку светить,
А вот и палач идет – тебе головку с плеч рубить!

Строчки сошлись, словно отзыв и пароль. Впрочем, после строчки про Олд-Бейли должен быть еще один стих. Надо при случае попытать старика Чаррингтона, может, и вспомнит.

– Кто тебя научил? – спросил Уинстон.

– Мой дедушка. Он исчез, когда мне было восемь… Интересно, что такое лимон? Апельсины я видела. Это круглые оранжевые фрукты с толстой кожурой.

– Лимоны помню, – признался Уинстон. – В пятидесятые их было много. Они такие кислые, что от одного запаха зубы сводит.

– Под картиной наверняка полно клопов, – заявила Джулия. – Как-нибудь я ее сниму и хорошенько отмою. Нам скоро уходить. Увы, краску с лица пора смывать. Скукотища! Надо потом стереть с тебя помаду.

Уинстон полежал еще немного. В комнате темнело. Он повернулся к свету и принялся смотреть в стеклянное пресс-папье. Неиссякаемый интерес вызывал даже не кусочек коралла, а внутренняя часть стекла. В нем таилась огромная глубина – и в то же время было воздушно-прозрачно. Словно поверхность – небосвод, а под ним крошечный мирок со своей атмосферой. Уинстону казалось, что он может попасть внутрь, что он уже внутри, вместе с кроватью красного дерева и раздвижным столиком, с часами и гравюрой на стене. Пресс-папье было комнатой, коралл – жизнями Джулии и его собственной, навеки влитыми в сердце стеклянного кристалла.

V

Сайм пропал. Утро настало, но на работе он так и не появился. Некоторые недальновидные сотрудники даже отметили его отсутствие. На следующий день о нем не упомянул никто. На третий день Уинстон пошел в вестибюль департамента документации взглянуть на доску объявлений. Там висел отпечатанный список Шахматного комитета, в котором состоял Сайм. Вроде бы тот же самый (никого не вычеркнули), но на одно имя короче. Все понятно: Сайм перестал существовать, его вообще никогда не было.