1984. Дни в Бирме

Элизабет накупила летних платьев на тридцать фунтов и отправилась в плавание. Корабль пересек Средиземное море, сопровождаемый резвящимися дельфинами, и, пройдя по Суэцкому каналу, вышел в Красное море, поражавшее своей эмалевой синевой, а дальше — на зеленый простор Индийского океана, где стаи летучих рыб бросались врассыпную из-под киля корабля. По ночам вода фосфоресцировала, и казалось, что корабль — это гигантская стрела, летящая сквозь зеленый огонь. Жизнь на корабле Элизабет находила «прелестной». Прелестны были танцы по вечерам на палубе и коктейли, которыми ее наперебой угощали мужчины, прелестны были и палубные игры, хотя они довольно быстро утомляли ее, как и остальную молодежь. Ее не смущало, что со времени смерти матери прошло всего два месяца. Она никогда не питала к ней глубоких чувств, к тому же на корабле никто не знал о ее прошлом. Так прелестно было после двух бесславных лет снова дышать воздухом достатка. Большинство пассажиров не выделялись богатством, но каждый на борту вел себя как богач. Элизабет знала, что Индия — прелестная страна. У нее вполне сформировалась картина Индии из разговоров других пассажиров; она даже выучила самые нужные фразы на хинди, такие как «идар ао», «жялди», «сахиблог»[74] и др. Элизабет предвкушала располагающую атмосферу клубов, где над головой покачиваются опахала, а босоногие мальчики в белых тюрбанах чинно раскланиваются; а также майданы, по которым галопируют загорелые англичане с подрезанными усиками, играя в поло. Жить в Индии в ее представлении было почти так же хорошо, как быть богатым.

Корабль вошел по гладким зеленым водам в порт Коломбо, где бултыхались черепахи и черные змеи. Навстречу кораблю потянулись сампаны, управляемые чернокожими мужчинами с кроваво-красными губами от сока бетеля. Пока пассажиры спускались по трапу, чернокожие в сампанах тараторили и ругались между собой. Когда подошла очередь Элизабет с друзьями, к трапу пристали два сампана, и их «капитаны» принялись кричать наперебой.

— Не садись к нему, мисси! Не к нему! Плохой дурной он человек, негожий брать мисси!

— Не слушай его враки, мисси! Грязный жалкий плут! Грязный плутни он делай. Грязный туземный плутни!

— Ха-ха! Он сам не туземный! О нет! Он сам европейца, белокожий, как есть, мисси! Ха-ха!

— А ну хватит, обоим говорю, или сейчас кто-нибудь получит, — сказал муж одной из подруг Элизабет, плантатор.

Они уселись в один из сампанов и поплыли к залитой солнцем пристани. Их капитан, радуясь своей удаче, повернулся в сторону соперника и исторг струю слюны, которую, должно быть, копил все это время.

Это был Восток. По воде тянулись в жарком воздухе запахи кокосового масла и сандала, корицы и куркумы. Элизабет с друзьями отправилась в Маунт-Лавинию, где все искупались в теплом море, которое пенилось, как кока-кола. Вечером Элизабет вернулась на корабль и через неделю сошла в Рангуне.

Поезд на древесном угле тащился на север от Мандалая со скоростью двенадцать миль в час по обширной, засушливой равнине, ограниченной на горизонте синими округлыми холмами. Белые цапли, так похожие на английских журавлей, неподвижно стояли, и блестели багряные горы чили, выложенного на просушку. Иногда над равниной поднималась белая пагода, точно грудь лежащей великанши. Опустились ранние тропические сумерки, а поезд продолжал ползти, то и дело останавливаясь на полустанках, где из темноты доносились варварские голоса. В свете фонарей по платформе бродили — сущие демоны в глазах Элизабет — полуголые мужчины с длинными волосами, собранными на затылке. Поезд въехал в лес, и невидимые ветви стали скрестись в окна.

Около девяти вечера поезд остановился в Чаутаде, где Элизабет встречала чета Лэкерстинов, приехавшая в машине мистера Макгрегора, и их слуги, державшие фонари. Тетя приблизилась к Элизабет и несмело обняла ее за плечи своими тонкими, как лапки ящерицы, руками.

— Полагаю, ты наша племянница, Элизабет? Мы так рады тебя видеть, — сказала она и поцеловала ее.

Из-за плеча супруги показался в свете фонаря мистер Лэкерстин, который присвистнул и воскликнул:

— Ну, черт меня дери!

После чего заключил племянницу в объятия и поцеловал неожиданно сердечно для человека, который видел ее впервые в жизни. Элизабет была несколько озадачена. После ужина в гостиной, под опахалом, миссис Лэкерстин завела разговор с Элизабет. Мистер Лэкерстин тем временем прохаживался по саду, якобы наслаждаясь ароматом плюмерии, а на деле прикладываясь к бутылке, которую вынес ему один из слуг с заднего хода.

— Милая моя, до чего же ты прелестна! Не могу на тебя наглядеться, — она взяла ее за плечи. — Я правда думаю, что тебе идет стрижка под мальчика. Ты подстриглась в Париже?

— Да. Все стриглись под мальчиков. У кого голова небольшая, тем идет.

— Прелестно! А эти черепаховые очки просто писк моды! Мне говорили, что все… э-э… demi-mondaines[75] в Южной Африке пристрастились к ним. Я и думать не думала, что моя племянница окажется такой сокрушительной красавицей. Сколько тебе лет, ты сказала?

— Двадцать два.