1984: мистицизм жестокости

«1984» является свидетельством безнадежного разочарования не только в сталинизме, но и в социализме любых форм и оттенков. Это крик из бездны отчаяния. Что же повергло Оруэлла в эту бездну? Несомненно, зрелище великой сталинской чистки в 1936-38 годах, отголоски которой были слышны ему в Каталонии. Как человек чувствительный и честный, он не мог испытывать по отношению к происходящему ничего, кроме гнева и отвращения. Его совесть не успокаивалась оправданиями и софизмами сталинистов, которыми утешился, например, Артур Кестлер, писатель талантливый и утонченный, но не особо разборчивый в плане морали. Оправдания и софизмы сталинистов были или ниже, или выше уровня рассуждений Оруэлла - они были или ниже, или выше здравого смысла и упрямого эмпиризма Билли Брауна из Лондон-тауна, с которым Оруэлл отождествлял себя даже в наиболее мятежные и революционные моменты своей жизни. Он был оскорблен в своих убеждениях, шокирован, потрясен. Он никогда не был членом Коммунистической партии. Однако, как сторонник полутроцкистского ПОУМ, он, несмотря на все оговорки, чувствовал некую солидарность и общность целей с советским режимом во время всех перемен и метаморфоз последнего, которые были для Оруэлла чем-то туманным и экзотичным.

Чистка и ее испанские отголоски не только разрушили эту общность целей. Они не только заставили его увидеть пропасть между сталинистами и антисталинистами, внезапно разверзшуюся посреди построенной в боевой порядок республиканской Испании. Этот непосредственный результат чистки отступил на второй план перед «иррациональной стороной тоталитаризма - человеческими жертвами, жестокостью как самоцелью, культом Вождя», и «духом зловещих рабовладельческих цивилизаций древнего мира», распространяющемуся в современном обществе.

Подобно большинству английских социалистов, Оруэлл никогда не был марксистом. Философия диалектического материализма всегда была слишком сложной для его понимания. Скорее инстинктивно, чем сознательно он стал стойким рационалистом, а марксизм и рационализм - это не одно и то же. Вопреки мнению, широко распространенному в англосаксонских странах, философия марксизма вовсе не рационалистична: она не верит, что человеческие существа обычно руководствуются рациональными мотивами и что их можно убедить перейти к социализму доводами рассудка. Сам Маркс начал «Капитал» с тщательно продуманного исторического и философского исследования «фетишистского» образа мышления и поведения, берущих начало в «товарном производстве» - то есть в том, что человек работает для рынка и зависит от рынка. Классовая борьба, как ее описывает Маркс, процесс какой угодно, но только не рациональный. Это не мешает рационалистам от социализма время от времени называть себя марксистами. Но настоящий марксист может считать свой ум более подготовленным (по сравнению с умом рационалиста) к проявлениям иррациональности в человеческих делах, даже к таким, как великая сталинская чистка. Он может расстроиться, испытать чувство подавленности, но его мировоззрение не будет поколеблено. Рационалист же потерян и беспомощен, когда внезапно сталкивается лицом к лицу с иррациональностью человеческого существования. Если он будет цепляться за рационализм, реальность ускользнет от него. Если он будет преследовать реальность и попытается ухватить ее, ему придется расстаться с рационализмом.

Оруэлл гнался за реальностью и вдруг обнаружил, что у него нет ни сознательного, ни бессознательного представления о жизни. С тех пор мысли о чистках не покидали его. Напрямую или косвенно они стали главной темой почти всех произведений, написанных Оруэллом после пережитого им в Испании. Это была благородная одержимость, одержимость разума, не склонного к удобному самообману и прекращению борьбы с тревожащими моральными проблемами. Но увлеченный борьбой с чистками, его разум заразился их иррациональностью. Он оказался неспособным объяснить происходящее на знакомой ему основе эмпирического здравого смысла. Отходя от рационализма, Оруэлл все больше видел реальность сквозь темные очки квази-мистического пессимизма.

О «1984» писали, что эта книга - плод фантазии умирающего человека. В этом есть доля истины, хотя и не вся истина. Работа над книгой действительно была последней лихорадочной вспышкой в жизни Оруэлла. Отсюда экстраординарная, мрачная глубина видения и языка, и почти физическое чувство пыток, которым его собственное творческое воображение подвергает главного героя. Он отождествляет свое собственное увядающее физическое существование со слабеющим и усыхающим телом Уинстона Смита, которому он передает и в которого он вкладывает свои собственные предсмертные боли. Он проецирует последние спазмы собственного страдания на последние страницы последней книги. Но главное объяснение внутренней логики оруэлловского разочарования и пессимизма следует искать не в предсмертной агонии писателя, но в чувствах и мыслях живого человека, в его судорожной реакции побежденного рационализма.