1985

Я вполне сознаю, что есть что-то невыносимо романтичное в вышеизложенной точке зрения на человеческую свободу. Она как бы постулирует существование неприступной цитадели в нашей черепушке, где сохраняются, как бы ни бился о ее укреплении враг, ценности индивидуализма. Каменные стены да не создадут тюрьмы. Это очень старомодно и свидетельствует о недостаточном понимании ресурсов современной диктатуры. Первые два фильма, поставленные по роману «1984» (теперь, кажется, их уже не показывают), заканчиваются тем, как, стоя перед расстрельной командой, Уинстон и Джулия кричат: «Долой Старшего Брата!» Их авторы совершенно не поняли суть книги. Главная задача партии – не ликвидация своих врагов, а превращение их в добропорядочных граждан. Наказание не важно, зато выжигание ереси существенно необходимо. Седьмой покров должен пасть с инакомыслящего разума, дабы возможно было, изнасиловав его, оплодотворить партийной доктриной. Однако, зная, что никакой неприступной цитадели не существует, многие из нас упорствуют в вере или в желании верить, что в каждой индивидуальной душе есть какая-то часть, которая ускользает от тирана. Ангсоц усвоил урок христианских мучеников, чьи тела были уничтожены, но чьи голоса звучат. Этимологический «мученик» – это свидетель. Справедливость нового государства «свидетелей» не допускает.

Многие из нас сегодня, кто не стремится намеренно попасть в тюрьму, тем не менее лелеют втайне мечту, что их отправят туда наслаждаться – парадоксально! – истинной свободой. Стрессы современной жизни невыносимо множатся, и виним мы не только государство. Нужно оплачивать счета, машины ломаются и не поддаются починке, крыши текут, автобусы не приходят, приходится делать скучную работу, невозможно свести концы с концами, надо выплачивать страховку, болезнь, панорама жестокого мира, разворачивающаяся в утренней прессе. Так и тянет быть наказанным в духе Кафки за преступление, которого не совершал, но в котором тем не менее готов чувствовать себя виноватым, и сбросить с себя всяческую ответственность. Мечта об одиночном заключении, о том, чтобы написать, как Джон Буньян, «Путешествие пилигрима» или, как Оскар Уайльд, «Балладу Редингской тюрьмы». Даже желание быть лишенным книг, бумаги, карандашей, света, когда, чтобы не сойти с ума, вынужден сочинять в голове бесконечную эпическую поэму героическими строфами. Никакое железо клетку не запирает. Что человек делает в заточении, истинная проверка того, насколько он свободен. Ангсоц, однако, прекрасно разбирается в неисправимом своеволии человеческой воли и с комфортом поселится с нами даже в карцере.

Однако, хотя какотопия Оруэлла есть символ и воплощение всех несвободных обществ, мы очень мало что узнаем о подчинении свободного разума методам науки. Что случится в 1990-м или в 2900-м, еще не ясно, но в 1984-м нет никаких признаков того, что мозг будет изменяться посредством хирургической операции или обработки различными психотехниками. Действительно, в романе есть эпизод, где в подвалах Министерства любви О’Брайен показывает Уинстону, что вложить в человеческий мозг представление Партии о реальности возможно с использованием каких-то технических приемов.

«– На этот раз больно не будет. Смотрите мне в глаза.

Произошел чудовищный взрыв – или что-то показавшееся ему взрывом, хотя он не был уверен, что это сопровождалось звуком. Но ослепительная вспышка была несомненно. Уинстона не ушибло, а только опрокинуло. Хотя он уже лежал навзничь, когда это произошло, чувство было такое, будто его бросили на спину. Его распластал ужасный безболезненный удар. И что-то произошло в голове. Когда зрение прояснилось, Уинстон вспомнил, кто он и где находится, узнал того, кто пристально смотрел ему в лицо; но где-то, непонятно где, существовала область пустоты, словно кусок вынули из его мозга. […]

О’Брайен показал ему левую руку, спрятав большой палец.

– Пять пальцев. Вы видите пять пальцев?

– Да.

И он их видел, одно мимолетное мгновение, до того как в голове у него все стало на свои места. Он видел пять пальцев и никакого искажения не замечал. Потом рука приняла естественный вид, и разом нахлынули прежний страх, ненависть, замешательство. […]

– Теперь вы по крайней мере понимаете, – сказал О’Брайен, – что это возможно».

Но это не более чем трюк, демонстрация того, на что способен мозг, если попытается. И нам становится ясно, что несвобода ангсоца основана – кое в чем вовсе не парадоксально – на упорстве традиционной умственной свободы. Поскольку, если поверить изложенной О’Брайеном программе партии, пытки и жестокость, чтобы быть эффективными, должны воздействовать на свободные умы. Вероятно, можно получать удовлетворение от жестокого обращения с собакой, но оно все же меньше, чем от жестокости по отношению к человеку, особенно когда этот человек остро осознает, что происходит и почему. В идеале палачи партии предпочли бы взять какого-нибудь Шекспира, Гете или Эйнштейна – с высоким интеллектом и в полном сознании – и превратить его в массу серого вещества и вопящего мяса.