1991. Заговор? Переворот? Революция?

И тут открывается дверь, входит дежурный по приемной. Если он прервал разговор начальника управления с председателем, значит, случилось нечто необычное. Он принес Савостьянову записку: весьма неприятная информация, которая требовала быстрого реагирования.

Евгений Савостьянов:

— Я подумал, вот и хорошо. Как раз повод Бакатину в работу включиться, и люди увидят, что он вместе с ними… Тем более он все-таки бывший министр внутренних дел и намного лучше меня в этих делах разбирается. Я ему доложил обстановку. И он вдруг говорит: «Вы тут работайте, а я пойду»… Мне кажется, его ошибка заключалась в том, что он не нашел правильной тональности в отношениях с личным составом.

Новый начальник демонстрировал строгость. Скажем, начальника управления на входе в здание не просили предъявить удостоверение. Савостьянову это не понравилось: «Что значит, вы меня знаете?» Привел в пример своего ротвейлера: мимо него сто раз пройдешь, он тебя сто раз облает. «Должен быть порядок». Ему объяснили: есть список тех, кого следует пропускать, не спрашивая удостоверения. Савастьянов отрезал: «Считайте, что нет списка».

Когда он подъезжал к управлению, подчиненные его встречали. Караульные козыряют… Лифт ждет…

— Вы сами звонили и предупреждали охрану, что подъезжаете?

— Да ну что вы! Весть о том, что начальник на подъезде, разносится мгновенною. Для того существует множество каналов, главный из которых водитель, который использует момент, когда ты выходишь из дома и идешь к машине, и сообщает: выезжаем. Отсчитывают десять — пятнадцать минут — и уже все стоят наизготовку.

— У вас возникло ощущение принадлежности к кругу избранных?

— Конечно, было и самолюбование некоторое, и ощущение элитарности. Ты знаешь то, что неведомо другим. Ты обладаешь неким секретным знанием, поэтому снисходительно смотришь на людей, которые берутся судить о том, чего они знать не могут. Слаб человек, что вы хотите… Жена мне говорила, что я почерствел, стал высокомерен. Когда меня сняли, сказала: вот и хорошо — нормальным человеком стал.

— Вопрос, который, возможно, покажется вам наивным. Вы исходили из того, что в служебном кабинете ваши разговоры могут подслушивать?

— Я всегда из этого исхожу… Даже сейчас.

Все это Евгений Вадимович рассказал мне, когда я работал над этой книгой. А впервые мы беседовали, когда он только стал начальником московской госбезопасности. И тот разговор тоже был интересным.

В московском управлении я тогда был в первый раз. В каждом учреждении шутят по-своему.

— Введите арестованного! — этими словами дежурный адъютант с синими петлицами офицера госбезопасности разрешил сотруднику пресс-бюро столичного управления пропустить меня к своему начальнику, сидевшему в огромном полутемном кабинете.

Поднявшийся мне навстречу человек с седеющей бородкой и очаровательной улыбкой, научный работник по профессии, был символом перемен, наступивших в этом стеклобетонном здании без вывески.

— У нас есть официально сформулированные задачи: разведка, контрразведка, информационно-аналитическая работа, борьба с терроризмом. Что касается борьбы с преступностью, то, на мой взгляд, нам незачем за это браться. Это могло бы делать МВД. Зато нам следовало бы заниматься внутренней политической разведкой. Думаю, пройдет период кокетливых полупризнаний, и нам прямо скажут: как и в других государствах, нужно следить за политической температурой в обществе, знать, в каких слоях общества назревают настроения в пользу насильственного свержения правящих структур, изменения конституционного строя.

— А что делает ваша агентура?

— Агентура фактически заброшена или, скажем так, законсервирована.

— Как вы себя чувствуете на заседаниях, усаживаясь за стол вместе с людьми, которые лет двадцать прослужили в этом ведомстве?

— Я себя чувствую человеком, который понимает, о чем идет речь и в состоянии изложить свою точку зрения. Со свойственной мне нескромностью должен заметить, что она часто разделяется другими.

— А вам не кажется, что здесь существует каста, которая пока вынуждена терпеть ваше присутствие, но на самом деле они предпочли бы поговорить без вас?

— То, что какие-то вопросы им хотелось бы обсудить без меня, это совершенно нормально. Но серьезного отчуждения я не замечаю.

— Вы не боитесь, что вам подставят ножку?

— Если бы мне хотели подставить ножку, вытолкнуть, давно уже могли бы это сделать.

— Вы считаете, что контролируете свое ведомство? Вы знаете, как настроены ваши подчиненные?

— Основные настроения мне известны. Если вы думаете, что люди, работающие здесь, были бесконечно преданы коммунистическому режиму, то ошибаетесь. Они были хорошо осведомлены. Многое видели, многое знали, многое понимали. Не надо представлять их идиотами, которые…

— Это вовсе не идиотизм. Это просто органическое или ведомственное неприятие свободомыслия.

— Такие люди есть. Мне приходится с ними сталкиваться.

— Вы стараетесь избавиться от них?