1991. Заговор? Переворот? Революция?

— Если подвести итоги… Первое. Еще не полностью сформировавшийся российский комитет не допустил в августе негативного развития ситуации в стране, а это могло произойти. Знаете, спичку бросил — и заполыхал пожар. Второе. Не знаю, почему памятник не поставили российскому комитету. Только благодаря ему сейчас существует Федеральная служба безопасности, а то бы было МБВД. Самостоятельность службы мы отстояли. Не Комитет государственной безопасности СССР отстоял, а Комитет России.

Иваненко:

— По номенклатурным законам обычно предлагают какую-то должность. И мне предложили место заместителя председателя только что созданной Государственной технической комиссии при президенте. Я отказался — совершенно не интересная работа. Хотя вроде как замминистра. Решил уйти на свободу… С Лубянки меня уволили. В сорок четыре года. В сорок три генерал, а в сорок четыре безработный. Мой же недавний кадровик вышел из шестого подъезда и забрал у меня служебное удостоверение. И я поехал домой, к семье. Думать, как жить дальше. Но в истерику не впадал, я был достаточно молодым, чтобы начать новую жизнь.

Ямпольский:

— Все это было постыдно. Стыдно было за наших же коллег, которые нас знали, и которых знали мы… Обычные человеческие чувства, наподобие зависти. Неистребимые. Если бы они были истребимы, мы бы сейчас жили с вами в раю. В раю, понимаете, в раю.

Виктор Валентинович Иваненко и без генеральских погон не пропал. Нашел себе применение. Без дела не остался. Трудится и по сей день. Но любимой работы лишился. И не может об этом забыть. Его мучает невостребованность. Ощущение нереализованности. И одолевает желание быть понятым.

Как-то признался:

— Постоянно в самоанализе. Иногда до бессонницы.

— Человеку свойственно переживать и возвращаться к прошлому: вот если бы в тот момент я сделал так-то, поступил по-другому, все было бы иначе… Вас посещали такие мысли?

— Посещали, конечно. Особенно ночью. Когда не спишь. Но жизнь так устроена, что возврата к прошлому нет. И исправить ничего нельзя. Только можно извинения у кого-то попросить, что я и сделал… Но я вот о чем думаю. Помните образ, который Виктор Черкесов ввел: чекистский крюк спас Россию, сползавшую в пропасть. Не чекисты должны выступать в роли спасителей России. Общество должно этого потребовать от власти. И власть обязана выводить страну из кризиса в светлое будущее под контролем общества.

Спустя четверть века после драматических событий 1991 года, в годовщину создания КГБ России генерал Ива-ненко собрал в одном из московских ресторанов товарищей и сослуживцев.

Виктор Валентинович сказал короткое слово:

— Прошло двадцать пять лет с того времени, как судьба свела нас в переломный для страны момент. Все вы тогда оказались на высоте. Достойно решали поставленные задачи, приложили немало усилий к тому, чтобы: первое — не допустить кровопролития, и второе — сохранить систему, которая исключительно важна для нашего государства. Сегодня говорят о том времени, о девяностых, как о каких-то лихих годах. Но мы с вами знаем, что это было время перемен, это было время реформ. Геннадий Эдуардович Бурбулис, перефразируя известную песню, написал:

Жить без реформ, конечно, просто,
Но как в России без реформ прожить?

Вслед за Иваненко выступил генерал армии Николай Дмитриевич Ковалев, который руководил Федеральной службой безопасности, потом был избран в Государственную думу:

— Я хочу ответить и тоже в стихах:

Товарищи, нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о реформах в комитете.

Когда их насчитываешь на своем счету приблизительно девять, становится грустновато… Но я хочу я выпить за друзей, за настоящих профессионалов. То, через что мы прошли, то, что мы испытали вместе со страной, незабываемо.

Вместо послесловия

Часто звучит: история не знает сослагательного наклонения. Мне эта формула не нравится. А что бы произошло, если бы Крючков и его единомышленники не устроили в августе 1991 года путч?

Сергей Степашин:

— Если бы не произошел путч, в Ново-Огарево состоялось бы подписание Союзного договора. Возникло бы другое государство, но с той же территорией, с рублем, с единым экономическим пространством. Но это была бы конфедерация скорее всего. Где, конечно, существовала бы сильная российская спецслужба. Для меня это совершенно очевидно. Мы не потеряли бы единое экономическое пространство, не потеряли рубль, не было бы двадцати миллионов русских беженцев… Я думаю, даже и прибалты по-другому бы себя вели. Я вспоминаю литовского премьер-министра Казимиру Прунскене, когда она говорила: Михаил Сергеевич, вы отпустите нас, мы никуда не уйдем, дайте нам чуть-чуть воздуха. Вот что нужно было сделать. Но это другой разговор.